Вольфганг Хольбайн - От часа тьмы до рассвета

— Циничный ублюдок, — буркнул я, обессиленный напрасной попыткой освободиться от ремней.

— Я считаю себя высокоморальным человеком, — ответил Зэнгер, и голос его звучал так, как будто он был совершенно убежден в искренности своих слов.

В моих ушах его слова звучали как чистый сарказм. Профессор Клаус Зэнгер — высокоморальный человек? Святая мать Тереза — убогая проститутка, которая хладнокровно убила десятки людей? Это смешно!

— Какая же мораль может допустить проведение опытов над людьми по поручению Гитлера, и даже через шестьдесят лет после окончания войны все еще продолжать их? — горячо проговорил я с той энергией, которая неизвестно откуда бралась.

— Ты мыслишь слишком эмоционально, — Зэнгер сделал примирительный жест левой рукой. — Конечно, это привилегия молодости, но в дальнейшей жизни это ничего не дает. Ведь ты не можешь не знать, что уже сейчас есть фирмы, которые могущественнее многих государств? И это будет продолжаться. Такие промышленные структуры не поддаются контролю. Наоборот, такие мегафирмы в значительной степени способны влиять на политику. Я представляю маленькую группу ученых, интеллектуалов и промышленников, которые хотят воспрепятствовать развитию в таком направлении. И нам не нужна армия, чтобы достичь своих целей. Войны — это не что иное, как неразумное уничтожение людских резервов и денег. Мы будем действовать гораздо тоньше.

Я не понимал, что старик хотел этим сказать, но мне и не хотелось об этом спрашивать. Он немного передохнул и снова разразился потоком слов. Слова выливались из его рта, как вода из источника. Или как гной из зараженной раны. Мое уважение к Зэнгеру, если я когда-либо и испытывал таковое, сильно ослабло, как только я подобрал к этому подходящую метафору.

— Возьмем, к примеру, последнюю войну в Ираке, — сказал профессор. — ЦРУ могло бы использовать кого-либо вроде тебя для того, заставить Саддама Хусейна во время публичной речи пустить себе пулю в висок, устроив представление перед работающими камерами. После этого, возможно, страна и погрузилась бы в хаос гражданской войны. А США поддержало бы угодную им группировку и таким образом снова смогли бы контролировать обстановку. А наша стратегия была бы другой. Мы бы внедрили одаренного агента в ближайшее окружение Саддама Хусейна, чтобы оказывать на него долгосрочное влияние. И мы превратили бы его в совершенно другого человека. И таким образом мы избежали бы гражданской войны и построили бы справедливое государство.

То, что я услышал, сбило меня с толку. То, что рассказывал профессор Зэнгер, шло вразрез с тем, что я узнал за последние часы о его личности, так что я даже не мог взять в толк, почему его слова звучат настолько разумно. Тот, кто мучает детей, просто не может быть хорошим человеком. Что-то не так в его аргументации…

— А что бы произошло, если бы в Ираке состоялись свободные выборы? — наконец спросил я. — Ведь именно это должно было быть целью, которую вы преследовали бы, делая Саддама хорошим человеком? Следующим президентом вы тоже стали бы манипулировать? И во что бы превратились бы тогда свободные выборы? Тогда страной управляло бы ваше творение, а не человек, которого народные массы выбрали своим президентом.

Глаза Зэнгера в какой-то момент блеснули враждебно. Я попал в слабое место, торжествующе подумал я. Это был пункт, на который надо было только тихонько нажать, чтобы исчез весь налет человечности. И все-таки, отвечая, он постарался придать своему тону отеческое, спокойное звучание.

— Знаешь, мальчик мой, — вздохнул он, — уже в античные времена Аристотель заметил, что демократия — одна из самых плохих форм правления, потому что она постоянно приводит к диктатуре посредственности. Обретший форму ленивый компромисс. Здесь невозможны ясные решения. Но эту систему можно принять как формальную, если можно влиять на умы политиков. Подумай, ведь можно ослабить эгоизм и влияние лоббистов. И править всем будет только разум. И это позволит осуществить мечту планетарного мира.

— И мечту эту начал осуществлять гитлеровский режим по поручению диктатора, — саркастически заметил я.

Профессор засмеялся.

— Ты никак не поймешь возможностей, — качая головой, ответил он. — Он был бы нашим первым опытным объектом. Он создал сильное государство. Мы вернули бы этому государству гуманное содержание и постепенно устранили бы все проявления нацистского режима.

— И именно над этим работали штурмбанфюреры вроде Краузе, — возмущенно отреагировал я. Я все меньше верил в то, что Зэнгер сам убежден в том, что говорит. Насколько плохим может быть человек? Насколько долго он может закрывать глаза самому себе? И заслуживает ли такое бесчувственное существо, как он, вообще звания человека? — Человек, который похищал детей и совершил множество преступлений! — добавил я.