Дэниел Силва - Посланник

– Вы хоть знаете, сколько стоит эта картина? – спросила она. – И если вы просите меня отдать ее – даже ненадолго, – я считаю, что имею право знать зачем.

– Имеете, – сказал Габриэль, – но вы должны также знать, что, если я скажу вам правду, ваша жизнь уже никогда не будет прежней.

Она подлила вина и с минуту подержала бокал, прижав его к себе и не отхлебнув из него.

– Два года назад здесь, в Марэ, произошло особенно жестокое нападение. Банда североафриканцев напала на мальчика ортодоксальной веры, когда он шел из школы домой. Они подожгли ему волосы и вырезали свастику на лбу. Шрамы остались у него по сей день. Мы устроили демонстрацию, чтобы оказать давление на французское правительство и заставить его что-то предпринять против антисемитизма. Когда мы вышли на площадь Республики, там оказалась антиизраильская демонстрация. Знаете, что они нам кричали?

– Смерть евреям.

– И знаете, что сказал французский президент?

– Во Франции нет антисемитизма.

– С того дня моя жизнь стала другой. К тому же, как вы уже могли догадаться, я умею очень хорошо хранить тайны. Скажите мне, мсье Аллон, зачем вам нужен мой Ван Гог. Быть может, мы сумеем прийти к какой-то договоренности.

Фургон наблюдения невиотов стоял у края Королевского парка. Узи Навот дважды постучал в заднее окошко и был тотчас впущен. Один из невиотов сидел за рулем. Другой находился сзади – сидел с наушниками, согнувшись, у электронной консоли.

– Что происходит? – спросил Навот.

– Габриэль выследил ее, – сказал невиот. – Теперь будет добивать.

Навот надел наушники и стал слушать, как Габриэль рассказывал Ханне Вайнберг, каким образом он намерен использовать ее Ван Гога, чтобы отыскать самого опасного человека на свете.

Ключ был спрятан в верхнем ящике письменного стола в библиотеке. С его помощью она открыла дверь в конце темного коридора. За дверью была детская. «Комната Ханны, – подумал Габриэль, – застывшая во времени». Кровать с четырьмя столбиками, накрытая кружевным покрывалом. Полки, уставленные мягкими зверюшками и разными игрушками. Плакат с американским актером – властителем сердец. А в глубокой тени над французским провансальским туалетным столиком висело утраченное полотно Винсента Ван Гога.

Габриэль подошел к картине и застыл, подперев правой рукой подбородок, слегка наклонив голову вбок. Затем он протянул руку и осторожно коснулся жирных мазков. Мазков Винсента – Габриэль был в этом уверен. Винсента, пылавшего огнем. Винсента влюбленного. Реставратор спокойно оценивал то, что было перед ним. Складывалось впечатление, что картину ни разу не чистили. На ней лежал тонкий слой грязи и было три горизонтальных трещины – следствие, как подозревал Габриэль, того, что Исаак Вайнберг вечером накануне Jeudi Noir слишком туго ее скрутил.

– Я полагаю, нам следует поговорить о деньгах, – сказала Ханна. – Сколько, считает Джулиан, она может стоить?

– Порядка восьмидесяти миллионов. Я согласился, чтобы он удержал десять процентов комиссионных в качестве компенсации за свою роль в этой операции. Остальные деньги будут немедленно переведены вам.

– Семьдесят два миллиона долларов?

– Конечно, два-три миллиона туда-сюда.

– А когда ваша операция будет окончена?

– Я верну вам картину.

– Как вы собираетесь это осуществить?

– Предоставьте мне позаботиться об этом, мадемуазель Вайнберг.

– А когда вы вернете мне картину, что будет с семьюдесятью миллионами? Конечно, два-три миллиона туда-сюда.

– Вы сможете оставить себе любые проценты, какие набегут. Кроме того, я заплачу вам за аренду. Пять миллионов долларов вас устроит?

Она улыбнулась:

– Вполне, но я не намерена оставлять эти деньги себе. Я не хочу их денег.

– В таком случае как вы намерены с ними поступить?

Она сказала.

– Мне это нравится, – кивнул он. – Так мы заключаем сделку, мадемуазель Вайнберг?

– Да. Я считаю, что мы договорились.

Выйдя из квартиры Ханны Вайнберг, Габриэль отправился на конспиративную квартиру Конторы в Булонском лесу. Они следили за ней три дня. За это время Габриэль видел ее лишь на фотографиях, сделанных наблюдателями, и слышал ее голос в записи. Каждый вечер он проверял пленки в поисках признаков предательства или болтливости, но видел только преданность делу. В тот вечер, когда она должна была отдать картину, он услышал легкие всхлипывания и понял, что она прощается с Маргаритой.

На другое утро Навот принес картину, завернутую в старое одеяло, которое он взял в квартире Ханны. Габриэль подумал было отправить ее с курьером в Тель-Авив, но потом решил вывезти ее из Франции сам. Он вынул ее из рамы, затем снял полотно с растяжки. Осторожно скатывая его, он подумал об Исааке Вайнберге, трудившемся вечером перед Jeudi Noir. На этот раз картина не была спрятана под полом, а надежно укрыта под ложной обивкой чемодана Габриэля. Навот отвез его на Северный вокзал.