Дэниел Силва - Посланник

– Сейчас полотно выглядит, конечно, лучше, чем когда прибыло сюда, – сказал Шамрон, – но все равно я не могу понять того, кому захотелось бы повесить такую картину в доме.

– Она и не будет в частном доме, – сказал Габриэль, поднося кисть к полотну. – Это музейная вещь.

– Кто написал ее? – резко спросил Шамрон, словно допрашивал человека, подложившего бомбу.

– Аукционная фирма «Бонэмс» в Лондоне считала, что это был Эразмус Квеллиниус. Возможно, Квеллиниус сделал грунтовку, но мне совершенно ясно, что заканчивал Рубенс. – Он провел рукой по холсту. – Его мазки видны всюду.

– И в чем разница?

– Разница миллионов в десять фунтов. Джулиан неплохо заработает на этом.

Джулиан Ишервуд продавал в Лондоне произведения искусства и время от времени оказывал услуги израильской разведке. Длинное название конторы Ишервуда имело очень мало общего с его настоящей работой. Шамрон, Габриэль и им подобные называли это просто Конторой.

– Надеюсь, Джулиан заплатит по справедливости.

– Он заплатит мне за реставрацию плюс небольшую компенсацию с продажи.

– И сколько это будет в целом?

Габриэль ткнул кистью в палитру и возобновил работу.

– Нам надо поговорить, – сказал Шамрон.

– Так говорите.

– Я не намерен говорить с твоей спиной.

Габриэль повернулся и посмотрел на Шамрона сквозь увеличительные линзы на козырьке.

– И я не стану с тобой разговаривать, пока на тебе это оборудование. А то у тебя такой вид, будто ты возник из моего кошмарного сна.

Габриэль нехотя положил палитру на рабочий стол и снял козырек с увеличительными линзами, скрывавший глаза поразительного изумрудного цвета. Он был ниже среднего роста и поджарый, как велосипедист. У него были высокий лоб, узкий подбородок и словно вырезанный из дерева длинный острый нос. В коротко остриженных волосах пробивалась седина на висках. Это из-за Шамрона Габриэль стал реставратором, а не одним из лучших художников своего поколения – потому и на висках у него за одну ночь появилась седина, когда ему едва исполнилось двадцать. Шамрон был офицером разведки, избранным Голдой Мейр, чтобы выследить и прикончить участников массового убийства в Мюнхене в 1972 году, и многообещающий молодой студент-художник по имени Габриэль Аллон был у него главным стрелком.

Габриэль потратил несколько минут на то, чтобы вычистить свою палитру и вымыть кисти, а затем прошел на кухню. Шамрон сел там за маленький столик и, дождавшись, когда Габриэль повернется к нему спиной, поспешно закурил одну из своих пахучих турецких сигарет. Габриэль, услышав знакомый «клик-клик» старой зажигалки Шамрона, в отчаянии указал ему на Рубенса, но Шамрон лишь отмахнулся и вызывающе поднес сигарету к губам. В комнате воцарилась безмятежная тишина, пока Габриэль наливал в чайник воду из бутылки и сыпал кофе во французский кофейник. А Шамрон довольствовался тем, что слушал шум ветра в эвкалиптах в саду. Будучи человеком нерелигиозным, он отмечал течение времени не по еврейским праздникам, а по природным циклам – день начала дождей, день появления диких цветов в Галилее, день возвращения холодных ветров. Габриэль умел читать его мысли. «Снова осень, а мы по-прежнему здесь. Уговор ведь не был отменен».

– Премьер-министр хочет получить ответ. – Взгляд Шамрона был по-прежнему устремлен на заросший маленький садик. – Он человек терпеливый, но до бесконечности ждать не станет.

– Я же говорил вам, что дам ему ответ, когда закончу работу над картиной.

Шамрон посмотрел на Габриэля:

– Твоя самоуверенность что, не знает границ? Премьер-министр государства Израиль хочет, чтобы ты возглавил спецоперацию, а ты не даешь ему ответа из-за какого-то полотна пятисотлетней давности.

– Четырехсотлетней.

Габриэль поднес к столику кофейник и налил кофе в две чашки. Шамрон положил в свою чашку сахар и сильно вертанул ложкой.

– Ты же сам сказал, что картина почти закончена. Так каков же твой ответ?

– Я еще не решил.

– Могу я дать тебе небольшой полезный совет?

– А если мне не нужен ваш совет?

– Я в любом случае тебе его дам. – И Шамрон затушил окурок. – Ты должен принять предложение премьер-министра, а то он сделает его кому-то другому.

– Я буду лишь счастлив.

– В самом деле? И что же ты станешь тогда делать? – Встретив молчание, Шамрон поднажал. – Разреши нарисовать тебе картину, Габриэль. Я постараюсь сделать это как можно лучше. Правда, я не такой одаренный, как ты, и я не принадлежу к известной еврейской семье немецкого происхождения. Я всего лишь бедный польский еврей, чей отец продавал горшки с ручной тележки.