Сэм Хайес - Моя чужая дочь

Роберт ничком рухнул на кровать Руби, зарылся лицом в подушку. Такой пустоты в душе он не чувствовал с момента, когда в доме не осталось ни единой вещички, принадлежавшей Дженне. День за днем он упаковывал память о ней, отправлял в благотворительные магазины, раздавал скорбящим родственникам, запихивал в мусорные мешки.

Роберт.

Он вскинулся на кровати: Эрин здесь! И лишь узнав голос Дженны, умолявшей его не повторять прежних ошибок, Роберт наконец понял, что Эрин и Руби от него ушли.

Сара приходит ко мне каждую неделю, и эти встречи нужны мне не меньше, чем девочке. Денег я с нее не беру, но таро непременно раскладываю, чтобы, в очередной раз сжульничав, подсластить крупинкой надежды ее безрадостную жизнь. Девочка так и не решилась сказать отцу, что ждет ребенка, а сам он ничего не замечает. Факт сам по себе примечательный: сразу понятно, сколько внимания отец уделяет своей красавице-дочери – животик-то у нее выпирает, как опара из кастрюли.

На этой неделе она приходит в субботу в шесть. Отец с братьями отправляются на какое-то семейное торжество, а Сара, как и полагается Золушке, естественно, не приглашена.

– А там вообще одни мужчины, – объясняет она, когда наконец наступает вечер субботы.

Я едва дождалась, за два часа до ее прихода все уже было готово. Неделя тянулась как резиновая, клиенты ко мне не спешили.

– И я рада, – продолжает Сара. – Мне сегодня что-то нехорошо.

Я усаживаю ее в кресло и включаю электрокамин на минимум. Солнце как-то быстро закатилось, и вечер на удивление прохладен для июня. Мы с Энди мечтали о крохотном, но настоящем камине, да так и не собрались. А потом Энди ушел.

Я обнимаю ладонями живот Сары – здороваюсь с малышом. Девочка улыбается моему жесту.

– Все чувствую, представляешь? – говорю я. – Вот пяточка, а вот тут, похоже, локоток. – Я прикладываю тонкие пальчики Сары к холмикам на ее животе, и улыбка будущей мамы становится еще шире. Со мной она счастлива. И я счастлива, потому что в доме снова появился ребенок. – Ты ведь все равно будешь бывать у меня, даже когда он родится? – Мне вдруг приходит в голову, что она отдаст всю любовь малышу, а я стану лишней в ее жизни.

– А ты будешь его крестной. Согласна?

Мой игрушечный домик вмиг вырастает до дворца. Мое жалкое серенькое существование озаряется золотым светом.

После пресс-конференции мы с Энди словно приклеились к телевизору и телефону. Шейла перебралась к нам, Дона же отправила домой – уж слишком явно он меня жалел, а по мнению Шейлы, я меньше всего заслуживала сочувствия.

На следующий день наше горе растиражировали на первых страницах все газеты, и местные, и центральные. Когда стало очевидно, что развития событий, вроде найденного тела моей девочки, не случилось, репортерский табор возле нашего дома свернулся и исчез – папарацци ринулись за новыми сенсациями. Собственно, на этом все и закончилось, если не считать пары фраз в теле– и радионовостях. Наша история скатывалась все ниже, пока не оказалась на самом рейтинговом дне. Неделей позже в центральных газетах появились небольшие заметки и фотографии Наташи: стране напоминали о том, что моя малышка до сих пор не нашлась. Но страна очень скоро о нас забыла, народ переключился на новости посвежее, предоставив заботу о нас полиции.

Разумеется, если бы Наташа нашлась живая и невредимая, это вызвало бы всплеск интереса – но лишь на день-другой. Вот если бы обнаружили труп… Мертвой Наташе досталось бы вдесятеро больше внимания, ну а пока в мире происходило много иных важных событий, например заявление России о ядерных запасах.

Несмотря на вечно поджатые губы, монашескую прическу и диктаторский тон, только Шейла помогла нам пережить бесконечно мучительные недели после исчезновения Наташи. Она бегала по магазинам и готовила, убирала и стирала, отвечала на звонки и выдворяла непрошеных гостей. Приняв на себе всю рутину, Шейла оставила меня и Энди наедине с нашим горем. А паутинка надежды тем временем становилась все тоньше и тоньше, пока не лопнула окончательно. К концу февраля (семь недель без Наташи) мы поняли, что нашу малышку больше никогда не увидим.

Энди потерял работу. Случилось это на той же неделе, когда полиция заподозрила меня в убийстве собственной дочери. Не могу сказать наверняка, когда инспектор Ламли и констебль Миранда потащили меня на допрос – до или после того, как Энди появился дома среди дня и злой как черт, с сообщением, что его уволили за частые и длительные визиты в туалет. А он там плакал, в туалете, я точно знала – достаточно было взглянуть на его серое, в ранних глубоких морщинах лицо. Мы оба много и часто плакали, только в одиночестве и по разным причинам.