Сэм Хайес - Моя чужая дочь

В зале ожидания нужно ждать. Мы садимся и ждем. Я дрожу, моя лялька хнычет.

Ну наконец. Руби начала есть. Я ее полчаса уламывала, зато теперь она работает как насос. Я тоже проголодалась. Хорошо, вспомнила про «Дейри Милк», выудила из кармана и развернула одной рукой. Маленькая головка лежит на моей левой ладони, коленки Руби подтянула к животу – такой клубочек из ляльки и одеяльца. Шоколадные крошки падают прямо на нее, я их аккуратно собираю и сую в рот, думая о том, что когда-нибудь Руби тоже будет есть шоколад. Только вот когда? Откуда мне знать? Я понятия не имею, когда она сможет есть взрослую еду, когда начнет ходить, говорить. Когда ее надо отдавать в школу? Или начинать учить музыке? А когда она забеременеет, уйдет из дома и начнет новую жизнь?

Руби сосет все медленней, почти лениво, и я рада, потому что к соску будто спичку поднесли, так жжет. До сих пор мы были в зале ожидания одни, а теперь мужик вошел. Пустых стульев завались, а он уселся напротив меня. Очень мне приятно, чтобы чужой дядька на мои сиськи глазел.

– Сколько лет? – спрашивает.

Самому мужику лет сорок, пакетов всяких тыща, он их на пол свалил, чтобы нас с Руби лучше видеть. Дышит тяжело, пахнет от него морозом. Я не знаю, он про Руби спрашивает или про меня? Мол, слишком мала для матери? Поэтому молчу, типа оглохла и ослепла.

– Моей четырнадцать… – Он откидывается на спинку стула. Вздыхает.

Я чуть-чуть опускаю руку – вдруг Руби выпустит наконец сосок. Иначе отсюда не уйти. Но Руби крепко присосалась, мне даже кричать от боли хочется. Раз уйти не получается, я натягиваю край одеяла на голову Руби и свою грудь.

– Это самое замечательное время, – продолжает дядька. – Наслаждайтесь. Потом не вернешь. – Достает из одного пакета банку колы, дергает кольцо. – И удобства такого больше не будет… – кивнув на мою грудь, он отхлебывает из банки, – когда краник с молоком всюду с собой.

Хохочет – думает, смешно. А мне страшно. Вокруг ни души, и за окнами сереет, хотя на часах в зале всего полтретьего. Снег, что ли, пойдет? Я замерзла, и из носа течет.

– Далеко едете? – Уставился на меня поверх своей банки, глаз не сводит.

– Вообще-то я мужа встречаю. Он приедет на следующем поезде. А потом мы все домой.

Я вру с таким видом, будто и не вру вовсе. Даже сама на секунду – вкусную, как шоколадный батончик, – поверила, что это правда. Я представляю симпатичного парня, капельку растрепанного с дороги, но с красивой стрижкой и в дорогом костюме. Он сходит с лондонского поезда после рабочего дня в своей процветающей фирме в Сити, обнимает любимую жену и чудесную дочку и везет семью сначала в ресторан, а только потом – в наш уютный, теплый домик…

– Значит, на том самом, которого я жду. Пара минут до прихода. Пойду, пожалуй. Всего вам доброго, малышу не болеть.

Он уходит. Я хочу его окликнуть – он пакет под стулом забыл, – но молчу. Его поезд подошел и уехал, Руби снова уснула. Только тогда я цепляю носком ботинка пакет и вытаскиваю из-под стула. Там битком всяких продуктов. И я думаю: неужели специально оставил?

Теперь мне еще тяжелее: надо нести и Руби, и пакет. А у меня изнутри вроде что-то вываливается. И разве столько крови должно течь? Но даже если и не должно, в больницу я ни за что не пойду. Они ж меня домой отправят или, чего доброго, полицию вызовут.

На автобусе добираюсь до центра Милтон-Кейнз. Мы сюда за покупками в Рождество ездили, с мамой и тетей Анной. Им не понравилось – только и делали, что ныли про жуткую дороговизну. А мне казалось, я в сказку попала.

Сегодня никакой сказки. Все витрины кричат « Распродажа!!! », и у меня дурацкое чувство, будто я продираюсь сквозь слипшиеся ириски – такая кругом толкучка. Захожу в «Джон Льюис» и иду прямиком в детский отдел. Здесь тепло и весело от всяких вещичек для малышей – абажурчики под цвет простынок и полотенец, яркие стопки мягких комбинезончиков и ползунков. С потолка, правда, свисает потрепанный рождественский «дождик», а елка завалилась набок, вроде по горло сыта праздником и мечтает об отдыхе.

– Чем-нибудь помочь, милая?

Голос приятный, но все равно продавщица, пари держу, следит, чтобы я чего-нибудь не стибрила. Я укладываю Руби на плечо – пусть все видят, что у меня есть ребенок. Имею полное право разгуливать по детскому отделу, так ведь?

– Спасибо, я кое-что подыскиваю.

– Если вам нужно перепеленать малыша – комната матери и ребенка в конце зала. – Улыбается и морщит нос. Я ее понимаю – от Руби воняет. А у меня подгузников нет.