Сэм Хайес - Моя чужая дочь

– Но дядя ведь изнасиловал меня, когда мне было четырнад… К тому же его давно нет в живых, так что его согласие с повестки дня сняли. – Я заставила себя улыбнуться.

Луиза – единственный человек, с которым я поделилась этой тайной, а теперь начинаю привыкать и к беседам с психоаналитиком, хотя и рискую потерять Руби, если выложу всю правду.

– Ну а ты как, Лу? Еще побудешь в Лондоне?

– А! – Луиза отводит глаза. – Ты об Уиллеме… – И она впивается зубами в панини.

На этой неделе столько всего случилось. Во-первых, я взяла приз за новаторство в оформлении витрины. Глупейшая история, если подумать, – я ведь и не собиралась принимать участие в каких-то конкурсах. Это Бакстер расстарался – и «Маргаритка» обскакала все цветочные магазины в стране. Обо мне даже статья в журнале вышла с фотографией. Я сохранила журнал.

А в один из первых дней, когда осень окончательно сдала позиции зиме и небо набухло грядущим снегом, я помахала в окно Руби, проследила взглядом, как она запрыгнула в школьный автобус, и нагнулась за утренней почтой. Среди счетов и банковских извещений на коврике у двери обнаружилась моя медицинская карта.

Пролистав страницы, я узнала, что была на удивление здоровым ребенком. Понятно, записи оборвались в мои пятнадцать. В последний раз я побывала в кабинете педиатра, когда пожаловалась матери, что растолстела, и она повела меня за пилюлями для похудения. Думается, я все же догадывалась, что пилюли не помогут. А уж доктор Бригсон знал точно.

Видимые плотные шрамы в вагинальной области – последствия неоднократных разрывов… ребенок в шоке… не в состоянии/не желает признавать беременность… изнасилование? Известить социальную службу…

Эти записи возвращают меня в детство, и я понимаю, что мне нужны родители. Извечная детская жажда любви, защиты, опеки все еще жива во мне. На опеку, пожалуй, рассчитывать уже не приходится – их самих скоро нужно будет опекать. Но мне хочется, чтобы они знали, какой стала их дочь, как она выжила и чего добилась. Я бы спросила у них, почему они решили забрать у меня дочку; почему были уверены, что я буду плохой матерью; почему закрывали глаза на то, что со мной творил дядя Густав.

Хочу, чтобы они меня увидели и приняли обратно в семью. Как только я призналась в этом самой себе, тут же решила, что однажды сяду в машину и доберусь до унылого дома, где появилась на свет.

Медицинская карта для меня бесценна. Здесь черным по белому написано, что я действительно носила ребенка, и предполагаемый срок родов отмечен – первая неделя января 1992 года. Службе регистрации этого оказалось вполне достаточно, чтобы с большим, очень большим опозданием выдать свидетельство о рождении. А все благодаря Луизе.

Я позвонила ей через два дня после возвращения из Брайтона. Я не сомневалась, что Луиза знает о моих манипуляциях с электронными письмами. Мы, конечно, поняли друг друга тем ранним утром, но все же… Я хотела поговорить. Объяснить. Убедиться, что она на моей стороне. В противном случае я рисковала бы потерять Роберта – навсегда.

– Я профессионал, Эрин, – сказала мне Луиза. – Я отлично знаю, когда надо рыть носом землю, а когда остановиться. Увидела вас с Руби в объятиях Роберта… будто кусочки одной головоломки, каждая на своем месте. Не так важно, откуда взялась Руби. Куда важнее, с кем ей дальше жить. А лучше вас с Робертом родителей для девочки не найти.

О своих чувствах к Роберту она не обмолвилась ни словом. Это было лишнее.

Итак, с моего согласия и при финансовой поддержке моего мужа Луиза раздобыла медицинскую карту Рут Вайстрах. Роберт сумел понять и мою беду с дядей Густавом – ведь человек его профессии с насилием над детьми сталкивается на каждом шагу, – и мою отчаянную борьбу за себя и Руби в заведении Бекко.

Тогда-то я и обратилась к психоаналитику, которого теперь посещаю каждую среду.

А потом, втайне от Роберта, я попросила Луизу узнать, что случилось с Руби. Моей первой Руби.

– Дай-ка еще взглянуть, – просит Луиза, и я пододвигаю к ней альбом, отведя руку с панини, чтобы не заляпать соусом обложку.

– А знаешь, это не так просто. Страшновато даже – тайком фотографировать чужого ребенка. – Вытянув шею, я любуюсь своей девочкой. – Это когда она с друзьями выходила из кинотеатра. Мы смотрели «Оливера Твиста».

– Мы?

– Я сидела сзади. Подслушивала. Смотрела, как она жует попкорн.

По правде говоря, я буквально наступала ей на пятки, – странно, как это она не сдала меня первому попавшемуся полицейскому.