Сэм Хайес - Моя чужая дочь

Я тороплюсь домой. Всю свою гадальную утварь оставила в баре. И никого не предупредила, что ухожу. Я то и дело спотыкаюсь, наступая на подол дурацкой юбки, которую надеваю на сеансы из-за ее цыганского вида. А теперь я еще и ослепла от слез. Снаружи воздух такой же липкий от жары, как и в баре, но хоть без сигаретной и алкогольной вони. Я задыхаюсь. Воздух отказывается наполнять легкие. Останавливаюсь и приваливаюсь к стене. Надо бежать – вдруг он за мной гонится? Что он знает?

Мужчина с собакой на поводке предлагает помощь. «Вам плохо? – спрашивает он. – У вас приступ астмы?» О да, мне плохо! Только астма ни при чем. Грудь у меня ходит ходуном, но воздуха по-прежнему не хватает. Я заставляю тело двигаться вперед, вперед, чтобы заползти в свой дом и больше никогда не выбираться наружу. Слава богу! Передо мной входная дверь, я выжила на крохах кислорода… А сумочки в руках нет. Она осталась в баре, вместе с ключами.

Плетусь вниз по улице, сворачиваю в проход между домами, ведущий в мой садик. Страшная боль в груди. Или в сердце. Не слышу ничего, кроме собственных судорожных вдохов и – вдалеке – возмущенного завывания котов.

Что он знает о моем ребенке?

Со щеколдой кухонного окна я наверняка справлюсь – окно давно уже плотно не закрывается. С помощью ручки тяпки сбрасываю щеколду, забираюсь на подоконник, ступаю прямо в раковину и наконец приземляюсь на пол. И долго стою, глядя на кексы, что испекла для Сары. Откусив кусочек, выплевываю – во рту сушь, крошки царапают язык. В гостиной цепляюсь ногой за плетеную люльку с детскими одежками. Включаю свет, падаю на колени рядом со своим подарком для Сары. Может, она приходила и не застала меня? Может, оставила записку? Нет, на коврике у входной двери пусто.

Я зарываюсь лицом в детские вещи, словно решила устроиться в люльке вместо младенца. И засыпаю. Мне снится, как тот, из бара, нашел Наташу, и я просыпаюсь в холодном поту, с болью в свернутой шее. Снаружи звякает бутылками молочник. Я провела на полу в гостиной всю ночь.

Нужно чем-то занять себя. Ночью я смяла вещички для ребенка Сары, и даже плетеный бортик корзинки погнулся. Я привожу все в порядок, отношу наверх и прячу в комод, который разрисовала зайчиками и цветочками, точь-в-точь как на стенах.

Думаю о Саре с ее малышом. Мне больно представлять, как она уродует в гримасе свое прелестное лицо, как корчится в муках, а акушерка кричит, чтобы тужилась, тужилась, нет, довольно тужиться, сейчас дышать, дышать.

Я долго жду Сару, но она все не идет показать мне своего малыша и попробовать кексы. Нужно ее найти. Надеваю сандалии, пятерней приглаживаю волосы. Плевать, что не причесана, что вчерашняя косметика размазана, вокруг глаз черные круги, а на щеках потеки туши. Малышу все равно, как выглядит его мамочка. Ему нужна любовь, молоко, тепло.

Иду в парк. Похоже, в этом мире у каждого есть ребенок. Вокруг меня мамы, папы, дедушки и бабушки – толкают перед собой коляски, или ведут карапуза за ручку, или кружат на карусели. Хороший сегодня денек для прогулок в парке.

Я сажусь на скамейку и смотрю, как играют чумазые старшие братцы и карамельно-розовые сестрички всех этих малышей. Ага! Качели освободились, и я качаюсь, качаюсь, взлетаю под самые облака. Может, оттуда замечу Сару – младенцу ведь нужен свежий воздух. Ветер холодит мне лицо, солнце слепит глаза. Я щурюсь и смеюсь.

И замечаю Сару. Кажется, это она переходит дорогу к парку. А потом… Могу поклясться, я вижу этого Найта из «Оленьей головы».

Он хохочет и показывает Саре, как я взлетаю на качелях.

Могу предсказать вам будущее! – кричу я молча. Он не слышит. И никто не слышит.

Могу предсказать вам и свое будущее! Могу, но не стану. Качели летят вниз и снова вверх, и Найта с Сарой уже нет.

Спрыгнув, я возвращаюсь к скамейке. Мое место заняла женщина, но она улыбается и пододвигается, чтобы я тоже могла сесть. Она пропахла жареной картошкой и дешевыми сигаретами; чумазый пацаненок дергает ее за рукав и канючит, пока она укладывает в коляску младенца. Коляска явно помнит не одного ребенка – она старая, унылого серого цвета, с засаленными краями и в пятнах от молока или отрыжки. У капризного мальчонки шнурки развязаны, коленки разбиты, и он сдирает засохшую корку.

– Прекрати, Натан, черт бы тебя побрал!

Женщина смотрит на меня и вздыхает устало. Она страшно худая и измотанная. Они с коляской похожи. Младенец обиженно вопит – не понравилось, что уложили. Его маме хочется капельку сочувствия.