Алексей Яковлев - Астральный летчик

Мой блаженный профессор, конечно же, этого не забыл, но ровно через неделю он как раз и отправлялся в зарубежную командировку. Совсем без помощи ее всесильного мужа. Потому что в восемьдесят восьмом уже мало кто обращал внимание на пятый пункт в овировской анкете.

Борис Матвеевич извинился перед знатной дамой. И от души заверил ее, что, вернувшись из командировки, сам займется ее милой дочерью. Но он убежден, что его талантливый ассистент справится и сам. Потому что у ее чада обычные возрастные беспорядки. И в ее состоянии он лично не находит ничего серьезного.

Знатная дама Светлана Филипповна ушла недовольной. Но телефон свой все же оставила. А Борис Матвеевич объяснил мне, что, если я не прочищу мозги этой избалованной девчонке… Не поставлю ее на путь истины… Не очарую знатную Светлану Филипповну… он вынужден будет меня отчислить по настоянию ученого совета из за-ме-ча-тельного института. И отныне я смогу на свободе сам напиваться до зеленых чертей и сам же фотографировать их на высокочувствительную пленку Шосткинского завода.

Как видишь, выбора у меня не было. И на следующий день я позвонил Светлане Филипповне.

И вечером после работы я впервые посетил их квартиру. Жили они действительно рядом со мной. У храма Андрея Первозванного. Правда, тогда еще в этом здании обитало какое-то конструкторское бюро. Квартира у них была шикарная. Опять же по тем временам. Марину я в тот день не видел. Ее дома не было.

Светлана Филипповна приняла меня в гостиной. И сразу же заявила, что после смерти мужа осталась почти без средств. Много заплатить мне не сможет. И заплатит только по результату. То есть — по полном выздоровлении ее дочери. Могу ли я ей дать такие гарантии?

Таких гарантий больным даже Спаситель не давал. Но мне отступать было некуда. Очень мне не хотелось расставаться с моими болезными «крысоловами». И я на все ее условия согласился.

Кое-что про болезнь ее дочери я уже понимал. Блаженный Борис Матвеевич меня просветил. После смерти профессора Паршина с дочерью все и началось. То непонятный страх, то жуткая необоснованная агрессия. И главное — полное нежелание жить. Красавица. Талантливая девочка. Занималась во Дворце пионеров. В пионерском театре. Мечтала стать актрисой. И вдруг — ничего не хочет. А на носу выпускные экзамены. Аттестат зрелости. А она и на экзамены плюет, и на аттестат. И на зрелость. Эрго! Моя задача — вернуть ее к полнокровной, взбалмошной и суматошной реальности.

Согласись, это гораздо труднее, чем крыс и зеленых чертей фотографировать.

Но, повторяю, у меня не было выхода.

Мэтры психоанализа, Фрейд и Юнг, мне объяснили, что кроме эдипова комплекса, то есть комплекса матери, встречается, правда, гораздо реже, и комплекс отца. То есть девочка испытывает сексуальное влечение, так называемое либидо, к собственному отцу. Тут, похоже, сходная картина. У нее как раз все началось со смертью ее родного отца. И я попросил Светлану Филипповну поподробнее рассказать мне о покойном профессоре Паршине.

Она принесла из его кабинета ворох брошюр и фотографий. С фотографий глядел на меня суровый недоверчивый человек. Фотографий куча, от военных до последних курортных и наградных. Особенно гордилась Светлана Филипповна снимками, на которых профессор был запечатлен рядом с первым космонавтом Гагариным и с первым коммунистом Америки Фиделем Кастро.

И везде лицо профессора было недоверчивым. Будто это он, а не Гагарин первым слетал в космос, а слава почему-то досталась этому поддатому пареньку со шрамом на лбу. И на Фиделя он глядел недоверчиво. Будто хотел дернуть первого коммуниста Америки за бороду. Отодрать фальшивку. И узнать знакомого сотрудника КГБ. Гораздо ниже профессора по званию.

Профессор был крупным специалистом по научному коммунизму. Что подтверждали многочисленные пыльные брошюры с его фамилией на титуле.

Но все теории мэтров разбились о фотографию, где он был изображен с дочкой. Они сидели на даче в беседке. В соломенных креслах. За соломенным столом. Профессор, надев очки, читал дочери что-то. Наверное, только что вышедшую из печати очередную свою брошюру. Хорошенькая загорелая девочка в белой панамке, положив подбородок на ладони, глядела на отца с нескрываемым веселым презрением. Если бы презрение было затаенное, злое — мои мэтры оказались бы во всем правы. Потому что тогда девочка ревновала бы своего кумира к матери. Но девочка, повторяю, глядела на отца весело-презрительно.