Эндрю Дэвидсон - Горгулья

Гертруда заставляла нас допоздна работать в скриптории, мы корпели над «Die Gertrud Bibel», и усилия наши обещали увенчаться успехом. Несмотря на Гертрудино кропотливое внимание к деталям и наши прочие дела, мы понимали: еще несколько лет — и книга будет готова. Гертруда была стара, но я чувствовала: до светлого дня она дотянет. Ведь она строила из себя такую святошу, что бросила бы вызов и самому Христу, отважься он прибрать ее до окончания работы.

Однажды поздним вечером, похожим на любой другой, в скриптории зашептали, что в монастырь прибыли двое: один с жуткими ожогами. «Как будто он бился с Врагом!» Это было очень интересно, однако меня ждала работа.

На следующее утро меня разбудила сестра Матильда, одна из монастырских медсестер. Сестра Матильда сообщила, что мне нужно явиться в лазарет, — так велит матушка Кристина. Я набросила плащ, и мы вместе поспешили через монастырский сад; по дороге она рассказала, что всю ночь с другими монахинями из лазарета — сестрами Элизабет и Констанцией — ухаживала за обожженным незнакомцем. Просто удивительно, как он до сих пор держится.

У дверей палаты нас встретила матушка Кристина. В другом конце помещения лежал, укрытый белой простыней, мужчина. Над ним хлопотали отец Сандер и сестры. Утомленный солдат, не успевший снять с себя разодранные одежды, прямо с поля битвы, притулился в углу. При виде меня он подскочил и воскликнул:

— Вы ему поможете?

— Сестра Марианн, это Брандейс, он доставил обгоревшего страдальца к нам. Мы сверились со всеми медицинскими книгами, — матушка Кристина кивнула на стопку раскрытых книг на столе, — однако там недостаточно сведений о лечении подобных ран.

Я растерялась и не понимала, чего от меня ждут.

— А что больница Святого Духа в Майнце? Я слышала, она одна из лучших…

Отец Сандер шагнул вперед.

— Конечно, мы о ней подумали, но больной слишком плох — мы не можем снарядить его в путь. Помощь нужно оказать прямо здесь.

— Если кто и знает все книги и грамоты, что есть в скриптории, так это ты! — произнесла матушка Кристина.

И после паузы дипломатично добавила:

— И сестра Гертруда, разумеется. Но у нее слишком много срочных дел — как и подобает при ее должности, — вот я и прошу тебя, Марианн, поискать медицинский трактат, записки, отдельные рецепты — нам сейчас любая информация пригодится.

Сразу все встало на свои места. Во-первых, поручение было озвучено главным образом для успокоения Брандейса — вероятность, что в наших книгах и впрямь найдется чудодейственный рецепт, приближалась к нулю. Во-вторых, матушка Кристина ставила под сомнение способность — и желание — сестры Гертруды с должным вниманием отнестись к поискам. Последние займут определенное время, в течение которого будет теплиться призрачная надежда, — а это лучше, чем ничего. Очевидно, матушка Кристина решила, что жизнь человека важнее Гертрудиной гордыни. Должна признать, я очень обрадовалась. Однако выражения радости были бы неуместны, и я лишь послушно кивнула в знак готовности служить настоятельнице перед Богом. Я только попросила позволения взглянуть на раны солдата, чтобы понять, какое лекарство требуется.

Я приблизилась к столу и впервые увидела твое лицо. Оно тогда было сплошь обожжено, хоть и не так сильно, как сейчас. На груди разлилось кровавое пятно, просочившееся сквозь белую простыню. Я невольно представила розу, расцветающую под снегом, но в тот же миг поняла, сколь неуместны подобные фантазии. Отец Сандер взглянул на матушку Кристину, та согласно кивнула, и простыню приподняли. Послышался тихий треск: окровавленная ткань рвалась с твоей кожи.

Отреагировала я самым странным образом: в первую очередь была очарована, но уж точно не испытывала отвращения. Все остальные, даже солдат Брандейс, отшатнулись, а я, наоборот, шагнула ближе.

Кожа вся была, конечно, опалена, и бинты не успевали впитывать выделяющиеся соки твоего тела, Я спросила тряпку — обтереть лишнюю жидкость. Все смешалось над раной: черное, красное, серое, — но, отирая обугленную плоть, я совершила удивительное открытие.

На груди твоей, оказывается, был прямоугольник нетронутой кожи. Слева, прямо над сердцем, он резко контрастировал с пораженными тканями. Прямо в центре зияла единственная рана, отверстие, явно сделанное острием. Я спросила у Брандейса, что это, и он сказал, что отверстие оставила сразившая тебя стрела. Она вошла неглубоко, а раны твои — от огня, пояснил он.