Хеннинг Манкелль - Мозг Кеннеди

В приступе ревности Луиза набрала номер его мобильника. Никакого ответа. Женский голос по-гречески попросил ее оставить сообщение. Стиснув зубы, она промолчала.

Потом заперла чемодан и в ту же секунду решила порвать с Василисом. Она завершит бухгалтерскую книгу и захлопнет ее так же, как захлопнула крышку чемодана.

Вытянувшись на кровати, Луиза уставилась на бесшумный вентилятор под потолком. Как она вообще могла иметь какие-то отношения с Василисом? Внезапно это показалось ей совершенно непонятным. Она почувствовала отвращение — не к нему, а к себе самой.

Вентилятор работал бесшумно, ревность улетучилась, собаки в темноте молчали. Как обычно, собираясь принять важное решение, она в мыслях называла себя по имени.

Это Луиза Кантор осенью 2004 года, вот ее жизнь, черным по белому или, скорее, красным по черному — привычное сочетание цветов на фрагментах урн, которые мы раскапываем в греческой земле. Луизе Кантор 54 года, она не боится смотреть в зеркало на свое лицо и тело. Она по-прежнему привлекательна, еще не старуха, мужчины замечают ее, пусть и не оборачиваются в ее сторону. А она сама? В чью сторону оборачивается она? Или же ее взгляд устремлен в землю, без устали притягивающую ее возможностями отыскать намерения и следы прошлого? Луиза Кантор захлопнула книгу под названием «Василис» и больше ее не откроет. Даже не позволит ему отвезти ее завтра в афинский аэропорт.

Встав с кровати, она нашла номер местного таксопарка и умудрилась прокричать свой заказ глуховатой женщине-оператору. Теперь оставалось лишь надеяться, что такси все-таки придет. Поскольку Василис договорился с ней, что приедет в половине пятого, она заказала машину на три часа.

Она села за стол, написала Василису письмо:

Все кончено, все в прошлом. Все когда-нибудь кончается. Я чувствую, что мне предстоит что-то иное. Извини, что тебе пришлось напрасно заезжать за мной. Я пыталась позвонить. Луиза.

Она перечитала письмо. Раскаивалась ли она? Бывало и такое, множество написанных ею прощальных писем никогда не были отправлены. Но не в этот раз. Она вложила письмо в конверт, заклеила и, пройдя в темноте к почтовому ящику, прикрепила там бельевой прищепкой.

Час-другой она продремала на кровати, не раздеваясь, выпила бокал вина и внимательно поглядела на склянку со снотворным, но так ничего и не решила.

Такси приехало без трех минут три. Она ждала у калитки. Лаяли собаки Мицоса. Она опустилась на заднее сиденье и закрыла глаза. И только когда машина тронулась, смогла заснуть.

В аэропорт они приехали на рассвете. Сама того не зная, она приближалась к великой катастрофе.

Зарегистрировав багаж у невыспавшегося служащего «Люфтганзы», Луиза направилась к контрольно-пропускному пункту, и тут случился инцидент, произведший на нее глубокое впечатление.

Позднее она думала, что, наверно, ей следовало бы воспринять это как знамение, как предупреждение. Но она этого не сделала, просто заметила одинокую женщину, сидевшую на каменном полу, в окружении узлов, свертков и допотопных чемоданов, перевязанных шпагатом. Женщина плакала. Сидела не шевелясь, опустив голову. Старуха. Запавшие щеки выдавали отсутствие многих зубов. «Может, она из Албании, — подумала Луиза Кантор. Немало албанских женщин ищут работу здесь, в Греции, они готовы на все что угодно, ведь лучше хоть немного, чем ничего, а Албания — чудовищно бедная страна». Голову старухи покрывала шаль, шаль, приличествующая достойной старой женщине, она не мусульманка; она сидела на полу и плакала. Женщина была одна, казалось, ее выбросило на берег в этом аэропорту, вместе со всеми ее узлами и свертками, и жизнь ее разбита вдребезги, осталась лишь груда обломков.

Луиза Кантор остановилась, спешившие люди толкали ее, но она продолжала стоять, словно бы сопротивляясь ураганному ветру. У женщины на полу, окруженной свертками, было темное морщинистое лицо, кожа которого напоминала застывшую лаву. Лицам старых женщин присуща своеобразная красота, в них все отшлифовано до тонкой пленки, натянутой на череп, и на ней отмечено все, что произошло в жизни. От глаз к щекам спускались две глубокие, высохшие складки, сейчас заполненные слезами.

«Она орошает неведомую мне боль, — подумала Луиза Кантор. — Но что-то от нее есть и у меня».

Внезапно женщина подняла голову, на мгновение их взгляды встретились, старуха медленно покачала головой. Луиза Кантор восприняла это как знак, что ее помощь, в чем бы она ни заключалась, не нужна. Она поспешно направилась к контрольно-пропускному пункту, расталкивая толпу, пробилась сквозь облака, пахнувшие чесноком и оливками. Когда она обернулась, перед ней будто задернули занавес из людей, женщины уже не было видно.