Джефф Лонг - Стена

Если бы только он поднял голову. Она хочет увидеть его лицо. Его глаза.

Почти над самыми деревьями она раскидывает руки. Она представляет себя каким-то блаженным существом. Воздух поет в ее пальцах, перьях ее крыльев.

А он все еще не замечает ее. Она хочет, чтобы он поднял голову и увидел ее. Она хочет, чтобы он тоже раскинул руки и поднял ее. Всей силой любви, имеющейся в ней, она любит этого мужчину. Все ее воспоминания, все ее существо сейчас пребывают в его объятиях.

Ее сердце увеличивается, делается гигантским. О, как она любит эту жизнь! Ей нужно так много сделать. Хотя бы еще один закат. И дети, боже…

Она вламывается в лес, успев подумать: «Прости меня».

Груша.

Хью передвигался так, как это свойственно великанам: низко нагнув голову, натягивая лямки рюкзака, ощупывая взглядом почву, прежде чем поставить ногу. Пот щипал глаза.

«Груша».

В голове теснилось множество мыслей.

Галлон воды весит восемь фунтов, а он, будто жадный мальчишка, пёр десять бутылок. Коленные суставы хрустели, как воздушная кукуруза. Мальчишка. Как будто ему не пятьдесят шесть, а девятнадцать.

Ему совершенно не было нужды пробираться прямиком вверх по склону. По главной тропе идти было бы легче и, вероятно, быстрее, там не было бы ни ядовитого плюща, ни дубовой поросли, образовывавших здесь плотный подлесок. Честно говоря, он вообще не должен был находиться здесь и волочить, словно раб, этот груз через лес в свой последний день на ровной земле. Его попутчик Льюис сказал, что излишек воды смерти подобен. А он настоял, чтобы воды было больше и можно было подольше пробыть на стене. Хью мог бы вернуться, он мог бы прямо сейчас отдыхать в домике.

Но что, если мы — не те, кем были? Когда-то они были молоды, а теперь уже нет. И Эль-Кэп больше не был ему необходим.

Груша. Его мысли вернулись к рюкзаку. Держи спину напряженной. Проще. Мелкие мысли порождают великие проекты.

Это была груша сорта «боск» за восемьдесят девять центов, из тех, которые любила Энни. Он представил, как лезвие его швейцарского армейского ножа делит ее на аккуратные кусочки. Он съест ее в их тайнике у подножия Эль-Кэпа. Он будет есть ее, кусочек за кусочком, сидя, опираясь спиной на рюкзак. Это намерение придавало ему сил, направляя в то место, которому он был совершенно не нужен.

На мгновение ему удалось представить себя паломником, заблудившимся в темном лесу у подножия горы, хотя в лесу вовсе не было темно, поскольку возносящиеся вверх стены ярко освещало солнце. И альпинисты никогда не называли Эль-Кэп горой.

Лес становился гуще. Это лето выдалось засушливым. Листья были сухими, как старые газеты. Ветки звучно скребли по рюкзаку. Повсюду валялись скорлупки желудей, разгрызенных задолго до зимы голодными животными. Пыльные рододендроны, давным-давно не видевшие дождя, казались неумытыми. Местные жители наперебой цитировали друг другу «Фермерский альманах», предсказывая раннюю зиму и снегопады ужасающей силы.

Теперь осталось совсем немного, самое большее — несколько сотен ярдов. Вполне можно отдыхать и на ходу; он научился этому, глядя на проводников в Непале. Делая каждый шаг, ты переносишь всю тяжесть своего груза с одной ноги на другую, затем фиксируешь это положение, делаешь паузу… потом еще один шаг. Если делать это правильно, можно идти весь день без остановки.

Он резко остановился, повинуясь инстинкту.

Вода качалась на его спине, как десять крошечных морей. Выставив одну ногу вперед, распрямив колено второй, он остановился. Что-то изменилось. Но что именно?

Он ждал, нагнув вперед голову, склонившись под тяжестью рюкзака. Органам чувств он предоставил возможность действовать самостоятельно. Движение в лесу приостановилось. Не суетились белки. Умолкли сойки. Воздух сделался неподвижным.

Что бы там ни почуяли животные — он ощутил это последним. От этого сознания он почувствовал себя уязвимым и несчастным. Еще мгновение назад ему казалось, что он смог влиться в жизнь леса. Теперь он внезапно оказался один. И все же не один.

Это мог быть хищник. Здесь водились медведи, хотя десятилетия туризма превратили их в клоунов, побирающихся на помойках. Или взбесившийся койот. Или пума. За время его продолжительного отсутствия в Штатах они разбрелись по всей Сьерре и теперь постепенно оттирали любителей пробежек и велосипедных прогулок в предместья Лос-Анджелеса.

Кто-то (или что-то) смотрел на него.

Он терпеливо ждал. Ни одно движение не тревожило лесную завесу. Ни одна птица не летела между деревьями. Хью не без труда развернулся, но и внизу на склоне ничего не было.