Дэн Уоделл - Кровные связи

Найджел Барнс начал отправлять первые данные о потомках. С помощью Энди Дринкуотера Фостеру удалось набросать семейное древо Фаэрбенов, Дартов и Гарреттов на белой доске. Наверху он написал их имена, а от них провел стрелки и выписал имена живущих ныне потомков. Фаэрбены, с которыми удалось поговорить, были отмечены в списке, остальных следовало обработать в ближайшие двадцать четыре часа, связаться еще с семью людьми. Ни один из полученных отпечатков не совпадал с тем, что обнаружили на месте преступления.

Что касается потомков Джона Джея Дарта и Джозефа Гарретта, то Фостер решил поставить машину около дома или места работы каждой из предполагаемых жертв и проследить за ними, чтобы они об этом не узнали. Если сообщать о том, что они могут стать жертвой серийного убийцы, это вызовет панику и непонимание. К операции подключились офицеры из других отделов и управлений, но старший детектив Харрис, до смерти напуганный насмешками в утренней прессе, готов был оказать Фостеру любую поддержку.

Когда Фостер вычеркивал из списка Фаэрбенов очередного представителя, к нему подошел Дринкуотер.

— Опять ничего, — устало проговорил Фостер. В списке осталось всего шесть Фаэрбенов. Был ли среди них убийца, или Фостер двигался в тупик? — Что вы хотели, Энди?

— Сэр, криминалисты обнаружили постороннюю ДНК у последней жертвы. На одежде. Похоже, пока убийца тащил ее по лестнице в квартиру, он вспотел. На ее рубашке — капли пота.

Фостер оживился. Спешка делала свое дело — преступник стал неряшливым. Раньше он не совершал ошибок, но постепенно его честолюбие росло.

У них появилась зацепка. Надо связаться с криминалистами и попросить кого-нибудь позвонить в Музей Хантера, чтобы получить образец ДНК скелета Ика Фаэрбена. Если она совпадет с ДНК убийцы, значит, преступление совершил один из его потомков.

Зазвонил телефон. Хизер Дженкинс рассказала о том, что им удалось выяснить сегодня утром в центре:

— Имя Пфайцера исчезло из списков. Никаких упоминаний о нем, его жене и ребенке.

Фостер мысленно обругал их за неудачу. Из всех фигурантов по делу 1879 года ему казалось, что Пфайцер заслуживал наибольшего осуждения. Очевидно, убийца думал так же. В глубине души Фостер надеялся, что подонка замучила совесть, он оставил одежду на пляже, шагнул в море и сгинул навсегда. Но это не объясняло исчезновение его семьи.

— Пусть Найджел продолжает работать, — сказал он Хизер. — В какой бы архив он ни захотел обратиться, все двери будут для него открыты.

Когда Фостер и Дринкуотер вошли в насквозь продуваемый актовый зал в Хоунслоу, уже сгущались сумерки. Фостер так устал, что с трудом передвигал ноги. Он дал себе слово, что после посещения общества любителей истории семьи восточного Лондона обязательно немного поспит. За подозреваемыми и потенциальными жертвами будут следить всю ночь. Каждый дюйм Пауис-сквер осмотрели и поставили под наблюдение. Похоже, в первый раз они шли на шаг впереди, а не позади убийцы, хотя это вызывало у Фостера тревогу. Неужели ему и теперь удастся выкрутиться?

Воздух в зале был холодным, даже морозным. И все же помещение было заполнено людьми. Море седых голов. Да, прав Джон Фаэрбен — лишь немногие из его товарищей еще не достигли пенсионного возраста. Фаэрбен, сидевший в середине зала, заметил их и помахал рукой. Фостер кивнул. Перед аудиторией выступал высокий пожилой джентльмен в кардигане. Он постоянно ссылался на диаграммы, которые высвечивались через проектор на экране у него над головой. Фостер и Дринкуотер стояли сзади и ждали, пока мужчина закончит, чтобы приступить к коллективному изъятию отпечатков.

Голос мужчины звучал невыразительно, монотонно. У Фостера загудело в голове. Сначала слова раздавались словно в тумане. Но затем он сосредоточился и стал слушать, о чем говорил выступавший.

— Кто ничего не знает об истории, не ведает о жертвах, принесенных во имя своей страны и семьи, тот не имеет ни малейшего представления о невзгодах и потерях, которые сопровождают процесс созидания всего крепкого и надежного. История учит нас чувству меры, возможности видеть перспективы. В глубине души мы эгоцентричны. Мир крутится вокруг нас и наших потребностей. Если мы не будем ничего делать, не станем изучать то, что находится за пределами нашего мирка, в таком случае мы будем все меньше верить в то, что есть, и иные значимые вещи. И тем быстрее мы начнем отдаляться от истины.

«Он говорит о таких людях, как я, — раздраженно подумал Фостер. — Я ничего не изучаю, ни о ком не забочусь, кроме себя. Все, что имеет для меня значение, — это работа. Здесь и сейчас. Я не чувствую ни прошлого, ни будущего. Не знаю, откуда я родом и кем были мои предки. Не знаю, кто я».