Тана Френч: В лесной чаще

Несмотря на призывы полиции о помощи и на широкую кампанию в средствах массовой информации, больше о судьбе Питера Сэвиджа и Джермины Роуэн никто не слышал.

Я стал детективом потому, что хотел расследовать убийства. Пока я набирался опыта: то есть учился в Темплморском колледже, проходил изнурительную физподготовку, патрулировал маленькие городки в дурацкой куртке с люминесцентными полосками, устанавливал, кто из трех местных хулиганов разбил стеклянное панно в саду миссис Максуини, — жизнь вокруг казалась мне зыбкой и слегка абсурдной, точно в пьесе Ионеско. Будто для того, чтобы добраться до нормальной работы, мне, по причуде какого-то свихнувшегося бюрократа, сначала надо было пройти испытание в виде невыносимой скуки. Позже я никогда не только не думал об этих годах, но даже не мог их вспомнить отчетливо. У меня не было друзей, и ко всему происходящему я относился с легким отчуждением. Мне мое поведение казалось понятным и естественным, как побочное действие снотворного, но в глазах сослуживцев оно выглядело наглой спесью и зазнайством, чуть ли не насмешкой над их сельской жизнью с ее провинциальными амбициями. Видимо, они не ошибались. Недавно я нашел отрывок из студенческого дневника, в котором описывал своих товарищей как «стадо сопящих тупоголовых деревенщин, так густо облепленных своими штампами и предрассудками, что от них разит копченой грудинкой, капустой, церковным воском и коровьим дерьмом». Даже если допустить, что у меня выдался неудачный день, фраза звучит не слишком уважительно.

Когда я поступил в отдел по расследованию убийств, в моем шкафу уже висела подходящая одежда: безупречно сшитый костюм из легкой, как бы оживающей на теле ткани, рубашки в тонкую голубую и зеленую полоску и кашемировые шарфы, мягкие и нежные, как кроличий мех. Мне всегда нравилось, как одеваются детективы. Это первое, что привлекло в их профессии. Второе — служебный жаргон, профессиональная скороговорка из всяких «улик», «зацепок» и «отпечатков пальцев». После Темплморского колледжа меня послали в один из маленьких стивенкинговских городков, где произошло убийство: заурядная домашняя ссора с кровавым финалом. Но когда выяснилось, что прежняя девушка парня погибла при странных обстоятельствах, в город направили двух детективов. Всю неделю, пока они вели следствие, я приглядывал из-за своего стола за кофейным автоматом и, как только к нему подходили детективы, сразу оказывался рядом, добавлял в чашку молока и заодно подслушивал их деловито-жесткий разговор, звучавший для меня музыкой: «токсикологическая экспертиза», «директивы из Бюро», «результаты вскрытия». Я даже снова начал курить, чтобы выходить вслед с ними на стоянку для машин и дымить неподалеку, рассеянно поглядывая на небо и держа ушки на макушке. Они косились на меня с мимолетными улыбками, иногда подносили потертую зажигалку, потом отворачивались и продолжали беседовать, обсуждая свою тактику. «Арестуем его мать, — говорили они. — Затем дадим ему пару часов, чтобы посидел дома и подумал о том, что она может разболтать. Потом возьмем его. Надо разложить на столе вещественные доказательства и провести его мимо, но так, чтобы он не успел ничего толком рассмотреть».

Наверное, вы решили, что я стал детективом из благородного желания раскрыть тайну своего детства? Ничего подобного. Материалы дела я прочитал всего раз, в первый день службы, когда все разошлись по домам и в дежурной комнате горела только лампа над моим столом (над моей головой, как летучие мыши, сразу закружились забытые имена, которые оживали в показаниях свидетелей, сообщая мне блеклыми чернилами, что Джеми однажды пнула свою мать, потому что не хотела уезжать в школу, что подростки «с угрожающим видом» целыми днями слонялись возле леса и на лице матери Питера однажды видели синяк), и с тех пор в них больше не заглядывал. На самом деле мне просто хотелось приобщиться к касте избранных, к тем, кто способен разгадывать самые изощренные загадки и читать неясные, почти невидимые знаки, доступные лишь посвященным. Приезжие детективы казались мне существами иного сорта, какими-то благородными принцами среди неотесанных крестьян или цирковыми акробатами, отлитыми в лучах софитов из чистого золота и блеска. К тому же эти парни великолепно знали свое дело и работали без страховки.

Конечно, я знал, что они ведут себя жестоко. Люди вообще злы и безжалостны, а что касается жестокости бесстрастного ума, который ловко нащупывает ваши слабые места и легко манипулирует фактами, желая добить и сломать вас до конца, — это, похоже, самая чистая, утонченная и цивилизованная форма варварства.