Тана Френч - Ведьмин вяз

© Юлия Полещук, перевод, 2020

© Андрей Бондаренко, оформление, 2020

© “Фантом Пресс”, издание, 2020

От издателя

Внимательные читатели наверняка заметят, что в романе Таны Френч словосочетание “ведьмин вяз” не встречается нигде, кроме заглавия, а наиболее дотошные обнаружат, что и вяз-то не ведьмин, а шершавый ( wych elm , как видовое название, на латыни – ulmus glabra ). Однако подвоха тут никакого нет: название романа отсылает к истории, которая произошла в 1943 году в местечке Хагли-Вуд в английском Вустершире. Там в дупле вяза обнаружили тело женщины, убитой предположительно в октябре 1941 года; несчастную задушили, а тело спрятали в дупле. Личность погибшей так и не была установлена, молва прозвала ее “Беллой”. Начиная с 1970-х годов на обелиске неподалеку от места, где обнаружили труп, появляется граффити “Кто засунул Беллу в ведьмин вяз”, и wych в этой надписи постепенно трансформировалось в witch (ведьмин), – вполне в духе тайны, окутывавшей это преступление, тем более что среди версий мотивов убийства было и колдовство. Эта история, по признанию Таны Френч, стала толчком для ее новой книги.

Я всегда считал себя везучим. Не в том смысле, что вдруг по наитию угадывал выигрышные числа в лотерее и срывал многомиллионный куш или на считаные секунды опаздывал на самолет, который потом разбился со всеми пассажирами. Я лишь хочу сказать, что обычные житейские неурядицы меня как-то миновали. Надо мной не измывались в детстве, меня не травили в школе, родители мои не развелись, не умерли, не спились, не скололись, а если и ссорились, то по мелочам; ни одна из моих девушек, насколько мне известно, ни разу мне не изменила, не бросила без объяснений в одночасье; я никогда не попадал под машину и не болел ничем серьезнее ветрянки – мне даже брекеты носить не пришлось. Не то чтобы я много об этом думал, но когда мне в голову вдруг пришла эта мысль, я испытал удовлетворение от того, что все в моей жизни складывалось как надо.

К тому же у меня был Дом с плющом. Даже теперь меня вряд ли кто разубедит, что Дом с плющом – настоящая удача. Я понимаю, что не все так просто, я как никто знаю все причины до мельчайших зазубренных деталей, могу выстроить их узорами, броскими, как руны черных сучьев на снегу, чтобы, глядя на них, в конце концов почти поверить в собственную правоту; но достаточно знакомого запаха – жасмина, лапсанг сушонга, того особого старомодного мыла, названия которого я так и не узнал, – или косого луча послеполуденного солнца, падающего под определенным углом, и я снова теряю голову, завороженный.

Недавно я даже позвонил двоюродным брату с сестрой, чтобы поговорить об этом, – накануне Рождества перебрал глинтвейна на каком-то богомерзком корпоративе, иначе ни за что бы не позвонил, ну или как минимум не стал бы спрашивать у них ни мнения, ни совета, ни чего мне там приспичило узнать. Сюзанна недвусмысленно дала понять, что вопрос дурацкий: “Ну разумеется, нам повезло. Дивное было время, – и добавила, когда я примолк: – Если ты все о том же, то я бы на твоем месте (ножницы проворно и долго стригут бумагу, на заднем плане весело заливается хор мальчиков, сестра заворачивает подарки) давным-давно постаралась обо всем забыть. Я понимаю, проще сказать, чем сделать, но правда, Тоби, столько лет прошло, зачем опять в этом копаться? А впрочем, как знаешь”. Леон же сперва искренне мне обрадовался, но потом сразу напрягся: “Мне-то откуда знать? И кстати, раз уж ты позвонил, я все равно собирался тебе писать, думаю приехать домой на Пасху, ненадолго, ты будешь…” – тут я вспылил, потребовал ответа на вопрос, хотя прекрасно знал, что с Леоном этот номер не пройдет: он притворился, будто связь прервалась, и повесил трубку.

И все же, все же. Это важно, даже, пожалуй, – насколько я теперь понимаю – важнее всего прочего. Я лишь недавно задумался о том, в чем же именно заключается везение, до чего оно гладко и восхитительно-обманчиво, какие безжалостные изгибы и узлы скрывает его изнанка, какие смертельные опасности в нем таятся.

Тот вечер. Любой рассказ можно начать с чего угодно, и я прекрасно понимаю, что прочие участники этой истории поставили бы под сомнение мой выбор, – буквально вижу, как кривит губы Сюзанна, слышу, как насмешливо фыркает Леон. Да что уж: для меня тот вечер стал поворотным моментом, изъеденным ржавчиной засовом на двери, разделяющей “до” и “после”, подставленным украдкой волшебным стеклышком, из-за которого все, что по эту сторону, приобретает мутный оттенок, а по ту – сияет так мучительно близко, нетронутое, неприкосновенное. Чушь, конечно, – к тому времени череп давным-давно покоился в расщелине, и тем летом его все равно обнаружили бы, – но в глубине души я, вопреки всякой логике, верю, что без того вечера ничего бы этого не случилось.