Лесли Форбс - Пробуждение Рафаэля

— Я выросла в маленьком немецком городке, Дадо. Никогда не надо недооценивать то, какой властью обладают слухи в маленьком городке. Ты видел это? — Она извлекла из кармана листовку и, развернув, показала ему. — Когда я утром приехала в Урбино, это находили повсюду — и, как мне сказали, на итальянском тоже. По слухам, это дело рук жены мэра и её дружков-коммунистов, а с переводом на английский постаралась наша приятельница Шарлотта Пентон.

Муж взял отпечатанную на дешёвой бумаге листовку и прочитал следующее:

♦ Мы, женщины Урбино, клянёмся не закрывать глаза на творящиеся беззакония, не попустительствовать им только потому, что cosi fan tutte — «так поступают все».

♦ Мы клянёмся отвергать любую выгоду, которую может принести связь с мафией или её покровительство.

♦ Мы клянёмся признавать равенство всех перед законом превыше частных интересов.

♦ Мы клянёмся не забывать людей Сан-Рокко и всех, кто пострадал за нас, борясь с несправедливостью, помнить их, будто они члены нашей семьи, отдавшие жизнь за нас.

Граф встретился глазами со взглядом жены.

— Но это всего лишь слабое подобие клятвы, произнесённой в прошлом году на Сицилии на похоронах Фальконе и его телохранителей. Только в Палермо клялись «не забывать Джованни Фальконе и всех, кто погиб, борясь с мафией». Это ерунда, Грета. Я не имею никакого отношения к мафии…

— Это не ерунда, Дадо! — оборвала она его. — На похоронах в Палермо присутствовало сорок тысяч. Сколько соберётся здесь? Люди объединяют силы. Это не ерунда, это повторение ситуации, в которой мы оказались много лет назад. А теперь скажи мне точно, с чем мы боремся?

Он помолчал в нерешительности. Она была не просто источником финансов, судьёй его вкуса, именно она возродила в нём почти угасшее желание жить. Без неё он был ничем. Она его путеводная звезда, так думал он, глядя ей в глаза, чей холодный блеск оставался почти таким же ярким во всё время его рассказа о трагедии. Он говорил по-итальянски, изредка переходя на немецкий. Ему и сейчас не хватило духу рассказать ей всё, и он цитировал дантовский «Ад», прибегал к литературным аллюзиям, замещая правду, потому что было свыше его сил говорить о том инциденте прямо и без утайки. Ощущение было такое, будто всё это случилось не с ним, а с кем-то другим, а он присутствовал лишь как свидетель. За прошедшие годы чувство вины прогрызло в нём путь наружу, как жирный червь в мешке с зерном.

— Это всё? — спросила она, когда он закончил. — Ни о чем не умолчал?

«Не всё, но достаточно», — подумал он.

— Это станет известно так или иначе, Дадо.

— Прокопио не заговорит… Ты слышала, что эта девица…

— Не он, так другой. Слишком далеко зашло.

— Мы можем снова уехать, Грета. — Ещё не договорив, он увидел по её глазам, что она против его предложения. — Почему бы не поговорить со следователем, позвонить ему прямо сейчас? Он может поверить…

— Нет, Дадо. Это будет выглядеть так, будто я всё это время знала обо всём, будто оправдывала то, что совершили ты и твой отец. Мои братья достаточно пережили, когда открылось папино прошлое. В этом военном преступлении немцев не обвинят. Ты должен сознаться публично.

Она закурила другую сигарету и задумалась, на каких условиях это сделать.

— Лучше покаяться сейчас и признать свою вину, пока тебя не вынудит к этому пресса. Посмотри, что происходило в Милане, — по крайней мере тем, кто пошёл на добровольное признание, удалось выкарабкаться. Нет, когда завтра пойдёшь на слушание по делу этой немой, нужно всё объяснить, как только что объяснил мне. В конце концов, ты был мальчишкой… — Её губы скривились в горькой усмешке. — Бывало, прощали и худшее.

«И выносили более мягкий приговор», — успокаивал он себя, вспоминая подробности той истории, о которых было невыносимо говорить или даже думать. Он слишком хорошо знал, что произошло, когда в своё время вся эта история грозила выйти на поверхность. Прокопио сломали легко. Других не удалось. И о них он не любил думать.

— А если я не дам показаний?

Она раздавила сигарету в пепельнице:

— Тогда это сделаю я.

— Но хотя бы поддержишь меня? Не оставишь одного?

— Если ясно дашь понять, что моя семья и я не знали правды о случившемся.

Хотя вовсю сияло солнце, водитель такси не хотел отпускать Донну одну. Яркий свет лишь обнажал каждое пулевое отверстие в дверях церкви — свидетельство давнего зверства, и это заставляло его нервничать.