Александр Молчанов - Газетчик

Над Шиченгой поднималось солнце. Небо было синее и чистое, ни облачка. Листья с деревьев опали, и лес стоял вокруг прозрачный, как аквариум. На улицах было пусто. Все, кто хотел куда-то прийти в это утро, уже пришли.

Пшеницын вошел в подъезд трехэтажного дома, где жили Зуевы, поднялся на второй этаж и позвонил. За дверью послышался шорох. Кто-то был дома. Пшеницын надел на лицо официальное выражение и встал перед дверью. Однако дверь не открылась. Пшеницын позвонил в дверь еще раз. За дверью снова послышался шорох, но никто по-прежнему не открыл. Пшеницын постучал в дверь кулаком:

— Откройте, милиция.

Потом он потянулся к звонку, чтобы позвонить еще раз, но нажать не успел. Грохнул выстрел, и прямо напротив его лица в двери появилась круглая дырка, из которой вылетела 25-граммовая свинцовая пуля Бреннеке. Охотники называют ее турбинкой.

Кораблев начал что-то подозревать после второй перемены. К четвертому уроку он понял, что остальные учителя за ним следят, а после пятого урока, кажется, даже ученики стали замечать, что происходит что-то не то.

Сначала Кораблев решил, что у него паранойя, но когда химичка чуть было не сунулась за ним в мужской туалет, понял, что нет, не паранойя. Без труда оторвавшись от химички в толпе орущих и бегающих по коридору детей, он поднялся в кабинет к Мокину, который, кроме истории, преподавал НВП. Кабинет был небольшой, перегороженный железной решеткой. За ней хранилось оружие. У двери стоял стол, за которым сидел Мокин.

— У нас в школе происходит что-то странное, — сказал Кораблев.

— Присядь, — сказал Мокин. Кораблев присел на краешек стола.

— Прежде всего скажи мне вот что. Ты это сделал?

Мокин так и впился взглядом в лицо Кораблева.

— Что?

— Ты имеешь к этому отношение?

— К чему?

— Нина Шарова.

— Что?

Кораблев почувствовал себя очень странно. Он не знал, как реагировать на то, что он только что услышал. Возмутиться? Ясно и недвусмысленно заявить о своей невиновности? Любая реакция казалась ему недостаточной.

— Что за бред?

— Пергамент говорит, что милиция подозревает тебя.

— Это бред.

Мокин наконец отвел взгляд.

— Я тоже так считаю. Я не верю в то, что ты это сделал. Не знаю, с чего она взяла. Но она и остальных настроила против тебя. Теперь они сами себя так запугали, что их будет сложно переубедить.

— Переубедить в чем?

— В том, что ты никого не убивал.

— Убивал?

— Они так думают.

— Я должен кого-то в чем-то убеждать?

— Это будет непросто.

— Да я на нее в суд подам.

— Не делай глупостей.

— Я сейчас ей выскажу все, что об этом думаю.

— Коля, успокойся.

— Не успокаивайте меня! Вы понимаете, что это клевета? Вы же все время рассказываете школьникам о сталинских репрессиях. О доносах. Вот это что, не репрессии? Не доносы? У нас что, тридцать седьмой год на дворе? Я это так не оставлю.

— Коля, приди в себя, — внушительно сказал Мокин. — Ситуация для тебя непростая. Если попробуешь идти напролом — навредишь сам себе.

— Да? А по-моему, ситуация очень простая. Проще некуда. Я сейчас пойду к ней и скажу все, что я об этом думаю.

— Ладно, иди, если хочешь все испортить.

— И пойду.

— Иди.

Кораблев вышел из кабинета Мокина, хлопнув дверью. Он сбежал по лестнице и ворвался в учительскую. В учительской сидели химичка, Ольга Николаевна, Рыбник и Людмила Ивановна. Увидев Кораблева, все оставили разговор, который вели до этого, и замерли, не спуская с него глаз.

Кораблев пересек учительскую и подошел к Людмиле Ивановне. Он поднял руку и погрозил ей пальцем.

— Знаете что… — начал он, но закончить не успел. Людмила Ивановна вскочила, с грохотом уронив стул, прижалась к шкафу с методическими пособиями и заорала неожиданно низким голосом:

— Спасите! Убивают!

Пшеницын сидел на полу и тупо смотрел на дверь с дыркой от пули. Несколько секунд он не понимал, почему он сидит на полу и смотрит на эту дверь. С ним произошло что-то вроде мгновенной амнезии. Потом он медленно обернулся и посмотрел на серую полоску на бетоне, оставшуюся в том месте, где пуля чиркнула по стене.

Дальше он увидел саму пулю, которая ударилась о металлическую дверь напротив, сплющилась, отскочила и упала на пол. Пуля лежала за его спиной на расстоянии вытянутой руки. Пшеницын наклонился и поднял ее.

Пуля была тяжелая. То, как она была расплющена, говорило о сверхъестественной мощи, которую она в себе несла. Теперь эта мощь исчезла, закончилась. Это был труп пули, воспоминание о пуле.