Александр Молчанов: Газетчик

— У нас свобода слова, — неопределенно сказал Пшеницын.

— Свобода не должна превращаться во вседозволенность, — поучительно ответил Соловьев. — Нужно сразу поставить этого журналиста в рамки.

— Это как? В камере его закрыть?

Соловьев удивленно посмотрел на него.

— Ты почему так со мной разговариваешь? Забыл, где работаешь?

— Геннадий Сергеевич, сейчас другое время. Журналисту нельзя просто приказать писать о чем-то или не писать. Он все равно напишет то, что захочет.

— Время всегда одинаковое. Всегда можно найти способ…

— Я могу с ним встретиться и предложить делиться информацией. И надеяться, что он окажется ленивым и нелюбопытным настолько, чтобы этой информацией воспользоваться.

Соловьев помолчал.

— Ты неглупый парень, Павлик.

Пшеницын посмотрел на начальника ясными и ничего не выражающими глазами.

— Разрешите выполнять?

— Выполняй.

Пшеницын вышел из кабинета начальника в состоянии крайнего раздражения. Соловьев, проживший всю жизнь при тоталитаризме, не понимал новых неписаных правил. Одно из этих правил гласило — нельзя ссориться с прессой. После президентских выборов четвертая власть стала реальной силой в стране. Если в газете появлялась публикация о деятельности какой-то официальной структуры, необходимо было на эту публикацию отреагировать. Провести расследование и доложить, какие меры приняты.

Если милиция попытается нажать на журналиста — это будет скандал до небес. И виноватым будет он, Пшеницын.

Гостиница «Северная», двухэтажное деревянное здание, была рядом с райбольницей. У входа стояла белая «Нива», забрызганная грязью. В холле было полутемно. На стойке поместилась большая лампа с зеленым абажуром. Под ней сидел пожилой мужчина и читал книгу. Мужчина этот был отставной военный, служил где-то на Чукотке. В Шиченгу переехал года три назад, у него здесь вроде жили какие-то родственники. Пшеницын напряг память и вспомнил фамилию — Ситников.

— Здравствуйте, — сказал он. — Журналист в каком номере?

Ситников поднял голову от книги и посмотрел на Пшеницына. Пшеницын заметил обложку книги. Плутарх, том второй.

— В седьмом.

— Спасибо.

Пшеницын поднялся на второй этаж и постучал в дверь седьмого номера. Тишина. Пшеницын спустился в холл.

— Его нет в номере.

— Он там, — уверенно сказал Ситников и перевернул страницу.

— Не открывает.

— Может, спит.

— Когда он приехал?

— Сегодня утром.

— Он выходил из номера?

— Нет.

— Дайте запасной ключ.

Ситников задумался.

— Давайте соображайте быстрее. Вдруг у него там сердечный приступ?

Ситников открыл шкафчик и достал из него ключ.

— Я пойду с вами.

Пшеницын взял ключ у него из руки.

— Сидите здесь.

Ситников не стал спорить.

Пшеницын открыл дверь и вошел в номер. Обстановка была, что называется, спартанская — две кровати по стенам, стол. Потом Пшеницын увидел журналиста и сразу понял, что проблемы будут.

Розанов лежал в одежде поверх одеяла на одной из кроватей. Лицом к стене.

— Здравствуйте, — сказал Пшеницын и сделал несколько шагов в его сторону. — Я сержант Пшеницын. У вас все в порядке?

Журналист не пошевелился. Пшеницын подошел к кровати и наклонился. Глаза были открыты, журналист смотрел на стену. Пшеницын прикоснулся к его плечу. Розанов нехотя повернул голову и посмотрел на него.

— Что вам нужно? — спросил он.

— У вас все в порядке?

— Нет, — сказал журналист.

— Вызвать врача? Здесь больница рядом.

— Не нужно. Врач не поможет.

— Что случилось?

— Ничего особенного. Просто моя жизнь утратила всякий смысл.

Пшеницын посмотрел в окно. За окном были видны окна больницы. Одно окно было открыто, на подоконнике сидел человек в больничной пижаме и курил. Рядом торчали костыли.

Пшеницын усмехнулся.

— Ха, утратила. А раньше какой смысл был?

— Раньше?

— До того, как она утратила смысл, какой он был?

Пшеницын сел на кровать напротив Андрея. Ему вдруг стало весело.

— Не знаю. Наверное, никакого. Просто я этого не знал, а теперь знаю.

Пшеницын молчал.

Андрей повернулся к нему.

— А у вашей жизни есть смысл?

Пшеницын подмигнул.

— А тебе какая разница? Узнаешь ты или нет — не важно, раз уж твоя жизнь бессмысленна.

— Да, это верно, — согласился журналист и снова отвернулся к стене.

— Тебя как зовут? — спросил Пшеницын.

— Андрей.

— А я Павлик. Будем знакомы.

— Очень приятно, — чуть слышно сказал Андрей.