Полина Дашкова - Приз

— Я не получаю от этого удовольствия, — пробормотал Штраус, — я получаю выгоду. Знание — вот главная моя выгода. Это нормально.

Он стянул перчатку с правой руки. Палец с перстнем распух, кисть стала горячей, кожа зудела. Генералу захотелось подойти к бассейну и опустить руку в ледяную воду. Но вместо этого он побежал к больнице, влетел в тесный, освещенный вестибюль.

— Сегодня все сдохли, — сообщил ему доктор Керрль, его ассистент, и протяжно, со стоном зевнул.

— Пятого греют? — спросил Штраус.

— Бесполезно, — Керрль покрутил маленькой лысой головой и опять зевнул, — он уже пару часов как труп.

Эти слова прошуршали в голове у Василисы быстро и сухо, словно крылья бледного ночного мотылька, который бьется в стекло. Она не знали немецкого, но все отлично понимала.

«Я буду думать о чем-нибудь хорошем. Я буду думать о Грише. Он, наверное, пошел в другую сторону. Он с детства помнит эти места, сам рассказывал, что исследовал территорию бывшего пионерлагеря вдоль и поперек».

Дверь скрипнула, явилась сестра.

— Привет. Ты теперь героиня экрана. Когда будешь выписываться, не забудь дать автограф. Знать бы, как тебя зовут. Ничего, скоро узнаем. Наверняка тебя родители ищут. Ну, что грустная такая? «Ищут пожарники, ищет милиция»… Как там дальше, не помнишь?

У сестры было чудесное, счастливое лицо. Лицо человека, который понятия не имеет, кто такой Отто Штраус. Она положила теплую ладонь на лоб Василисы, пробормотала:

— Температурка нормальная, можно даже и не измерять. Я температуру на ощупь определяю, без градусника, с точностью до двух десятых. У тебя сейчас тридцать шесть и шесть. Это классно.

Перед зеркалом над раковиной она подкрасила губы, поправила шапочку, обернулась, улыбнулась Василисе.

— Ты, может, кушать хочешь? Или чайку?

Василиса слабо улыбнулась в ответ и помотала головой.

— По-маленькому, по-большому не надо? А то давай, провожу. Ну ладно, нет, так нет.

Сестра поставила новую капельницу, подтянула одеяло.

— Спи, бедолага. Во сне все проходит. Авось проснешься и заговоришь.

***

— Я был уверен, что это он, до последнего момента я был уверен, — пробормотал Григорьев, налетев на Кумарина в фойе гостиницы.

— Андрей Евгеньевич, да что с вами? Вы мне ногу отдавили, идете, как сомнамбула. Больно, между прочим, теперь вот буду инвалидом по вашей милости. — Кумарин сделал несколько шагов, нарочно прихрамывая.

— Простите, Всеволод Сергеевич, я не нарочно. — Григорьев совсем растерялся и расстроился.

— Еще не хватало, чтобы вы это сделали нарочно! — Кумарин покачал головой. — Ну и видок у вас!

Григорьев повернулся к зеркалу, потрогал двухдневную седую щетину, пригладил волосы.

— Да, действительно, краше в гроб кладут.

— Пойдемте выпьем.

Кумарин развернулся и направился к бару. Григорьев едва поспевал за ним.

— Всеволод Сергеевич! Вы хромать забыли.

Кумарин только хмыкнул в ответ. Они уселись за крайний столик. В баре было пусто, тихо играл старый джаз. Звезда времен Второй мировой войны Пегги Ли пела нежный, давно забытый шлягер «Я так мало знаю о тебе». Григорьев прикрыл глаза, стал подпевать про себя, едва заметно шевеля губами, слегка покачивая головой в такт музыке. Кумарин заказал коньяк.

— Что же произошло в последний момент? — спросил он, когда кончилась песня.

— А? — Григорьев растерянно моргнул.

— Когда вы отдавили мне ногу, вы сказали: «Я до последнего момента был уверен, что это он», — напомнил Кумарин.

— Рейч не нашел ни одного снимка. Негативы тоже пропали. Никаких следов взлома, ничего. Трех альбомов и двух коробок с негативами просто не оказалось в сейфе. Он готов был показать, продать. Но все исчезло, включая фотографии девяностых. Рейч был в шоке, у него чуть не случился сердечный приступ. Я даже хотел вызвать ему «скорую».

— То есть все выглядело вполне натурально? — уточнил Кумарин.

— Ну да, да. Либо он гениальный актер, либо я полный идиот. Я кое-как успокоил его, стал спрашивать подробно, что именно пропало. Я хотел его проверить. Дело в том, что я знал совершенно точно: снимок, из-за которого Макмерфи сейчас в отпуске, был именно у Рейча. Он приобрел его в девяносто восьмом, у некоего Карима. — Григорьев хлебнул коньяку, немного успокоился. — Этот Карим был главной и единственной нашей зацепкой.

— Вы мне о нем не рассказывали, — нахмурился Кумарин.

— Не успел, — Григорьев кивнул барменше и попросил сделать ему большую чашку чаю с мятой и ромашкой. — Карим — вполне добропорядочный гражданин США арабского происхождения, — сказал он, когда девушка отошла, — сотрудник крупной фармацевтической фирмы. Хозяин виллы, на которой Макмерфи встречался с бандитами. Коллекционер. Собирал личные вещи знаменитых злодеев.