Полина Дашкова - Питомник

С ней действительно что-то произошло, у нее в голосе дрожала истерика, синие глаза, обычно спокойные, насмешливые, глядели на Бородина испуганно, даже как-то затравленно.

Официант принес сок, и Варя заметно вздрогнула, когда он поставил перед ней стакан.

— Ладно, Илья Никитич, времени мало, и у вас, и у меня. Говорите, зачем вызывали?

— Вопрос очень простой, Варюша, — Бородин отхлебнул сок, — скажи пожалуйста, какие детские дома патронирует наш общий друг?

— А, вот в чем дело, — с явным облегчением улыбнулась Варя, — точно не знаю, но могу выяснить. Может, скажете, зачем вам это нужно?

— Пожалуй, скажу. Несколько дней назад была убита женщина. Восемнадцать ножевых ранений. Единственный мой фигурант на сегодня — дебильная девочка пятнадцати лет, племянница убитой. Она повторяет, что зарезала тетю, но есть серьезные основания сомневаться. Девочка сирота, кроме тети, никого, и самое странное, что мы не можем выяснить, откуда взялся этот ребенок. В показаниях соседей и сослуживцев убитой фигурирует некая мифическая лесная школа, в которой якобы жила девочка, однако нигде ребенок с такими данными не числится.

— Да, ужасно, — кивнула Варя, — но я не понимаю, при чем здесь наш общий друг?

— Долго объяснять. Ты попробуй узнать про детские дома, а я потом, может, и расскажу.

Принесли авокадо и французский салат. Оказалось, что это целые салатные листья, залитые уксусом и оливковым маслом, с крошками соленого сыра и маленькой маслинкой сверху.

— Вы прямо так, ложечкой, — посоветовала Варя, заметив, как неуклюже Бородин пытается разрезать половинку авокадо, — ни разу не ели, что ли?

— Не ел, — признался Илья Никитич, — видел странный фрукт в супермаркете, на рынке. Однажды даже хотел купить маме на день рожденья, а потом подумал, вдруг невкусно. Стоит все-таки очень дорого.

— Можете желание загадать. Когда впервые в жизни пробуешь какую-нибудь еду, надо загадывать желание.

— Ладно, попытаюсь. Но если не сбудется, ты виновата, — Бородин зачерпнул серебряной ложкой мякоть авокадо, поддел несколько розовых пухлых закорючек-креветок, политых сложным сливочным соусом с царапинками укропа, отправил в рот и зажмурился.

— Вкусно? — спросила Варя, внимательно наблюдая за его лицом.

— Очень, — кивнул Бородин.

— Счастливый вы человек, — она печально вздохнула, — а мне уже ничего не вкусно. В детстве я обожала взбитые сливки. Пробовала один или два раза в жизни, и это было совершенно волшебное чувство. А сейчас могу жрать каждый день в любом количестве, и никакого удовольствия. И вкус авокадо с креветками меня не радует. Знаю, что полезно, вот и поедаю.

— Бедненькая, — покачал головой Илья Никитич, — да, это действительно проблема. Знаешь, когда я учился в университете, к нам как-то пришел известный журналист-международник. В то время заграница казалась сказкой, и человек, который бывал там часто, по долгу службы, вызывал одновременно лютую зависть и священный трепет. И вот он стоит у микрофона, в актовом зале, рассказывает нескольким сотням студентов, что на самом деле на Западе все плохо, просто ужасно, жизнь тяжелая, и зря мы строим в своих юных головах всякие глупые иллюзии. Они, жители стран развитого капитализма, в действительности очень несчастные люди. Кто-то не выдержал, и крикнул из зала: «Да почему же несчастные?» «Ну как же! — развел руками оратор. — Как же вы не понимаете? Им неведомы простые радости первой редисочки, первого огурчика, помидорчика, первой свежей клубнички». «Но там же в любом магазине свежие овощи и фрукты круглый год!» — кричат из зала. «В том-то и дело, — отвечает международник, — именно поэтому они и не знают радости первой редисочки!»

— Смешно, — кивнула Варя без всякой улыбки, — и в общем совершенно верно. Значит, у вас, Илья Никитич, появился шанс поймать маньяка?

Вопрос был задан без всякого перехода, тем же задумчивым тоном.

— Почему маньяка? — поднял брови Бородин.

— Ну, нормальный человек вряд ли может ударить ножом восемнадцать раз. А что касается детских домов, которые патронирует наш общий друг, очень сомневаюсь, что там есть умственно неполноценные дети. Старик ничего не делает бескорыстно, тем более не вкладывает деньги. Он всегда печется о своей выгоде.

— Я понял тебя. Но ты не права. Из олигофренов получаются отличные исполнители, охранники, боевики, из девочек — проститутки. Ты ведь именно это имела в виду, говоря о выгоде?

— Ну в общем, да. Хотя, знаете, с возрастом он становится сентиментальным. Это его когда-нибудь погубит, — она помолчала, покрутила свои четки и добавила чуть слышно: