Титания Xарди - Лабиринт розы

— Люси, вы и вправду считаете, что в оккультной философии доктора Ди привлекала прежде всего ее революционность?

— Несомненно. Именно он создал для королевы Елизаветы имидж последовательницы неоплатоников. Он оказал непосредственное влияние на творчество Спенсера и Филипа Сидни [73] Сидни Филип (1554–1586) — английский поэт и общественный деятель Елизаветинской эпохи. . Ди также оспорил испанское колониальное господство, заявив, что Британия вправе самостоятельно осуществлять географические исследования. Он первый ввел в обиход выражение «Британская империя» — оно соответствовало его взглядам на мир.

— Да, Кэлвин упоминал… Но ведь это говорит отнюдь не в пользу Ди!

— Сейчас, может, и так, но только не в современную ему эпоху! Его концепция Великой Британии состояла в планомерном подрыве испанского, иначе — католического, всемирного могущества. То, что жители американских континентов говорят больше на английском, чем на испанском языке, тоже отчасти заслуга Ди.

Алекс погрузился в размышления, и Люси, взглянув на него, засмеялась:

— Я вас замучила!

— Вы меня зачаровали.

Он не погрешил против истины. При въезде в деревню Алекс сбавил скорость.

— Смотрите, сколько снега намело на крышу!

Люси даже не глядела туда, куда он показывал: местность настолько поразила ее своей прелестью, что у нее захватило дух. Вот она, не испорченная цивилизацией английская деревня, запорошенная снегом! Домишки, покосившиеся от времени, крыши, просевшие под тяжестью черепицы, прокаленной солнцем предыдущих столетий, оконные рамы, подпертые балками, находящимися в самом плачевном состоянии… За говорливой речушкой со старыми мостами тянулись сады. Люси смотрела на все это как завороженная.

— Спасибо, что привезли меня сюда. Какой контраст с городом! Может, прогуляемся немного?

Был уже двенадцатый час, когда Алекс притормозил у «Большой Медведицы» — любимого маминого паба. Он собственноручно закутал Люси в свой шарф, отдал свои перчатки и наглухо застегнул ей пальто. Они пошли по дорожке, прижавшись друг к другу, чтобы не мерзнуть. Солнце, которое могла затмить своим светом простая свеча, отбрасывало жидкие лучи на крыши и на тропинки. Но Люси не чувствовала холода: в ее душе бушевал океан чувств. Она молча наблюдала, как ее душа принимает в себя окружающее безмолвие, яркие пятна цвета на дверях домов и на пробуждающихся цветочных клумбах, само бытие деревни наперекор всему — магазинчик и церковку, почту и спортплощадку… Погода приглушила активность жизни, но из двух встреченных по дороге людей один все же кивнул Алексу. Здесь он был у себя, и вокруг без края простиралось его детство…

Они миновали крикетную площадку, и Алекс указал на клубную постройку с соломенной крышей, истерзанной непогодами:

— Мой второй дом в летнюю пору. Первые поцелуи вон под теми деревьями, раннее знакомство с похмельем после проигранных матчей. После выигранных было еще хуже. Мама приходила и отпаивала чаем.

Люси поняла, что его шутовской комментарий — лишь ширма для других, невысказанных мыслей, но не стала тянуть его за язык, вместо этого впитывая мелкие подробности жизни Алекса, словно высохший луг дождевые капли. Ее вдруг посетило неведомое раньше ощущение радости смотреть на мир чужими глазами — глазами человека, в которого вот-вот влюбишься. Она начала понимать, насколько нехватка подобных детских воспоминаний усложнила ей познание самой себя. Алекс, всегда уверенный в себе, был открыт навстречу людям — мягкий, но сильный, бесстрашный перед тьмой. Что бы ни происходило вокруг, он не терял самобытности. Люси же научилась находить отраду в усмирении своих привязанностей, но, наверное, хватило бы одной-единственной эмоциональной бури, чтобы оставить внутри нее пустыню, сорвать этот плохонький спасительный якорь. Неудивительно, вдруг подумалось ей, что именно сердце стало ее ахиллесовой пятой.

Они повернули обратно. Алекс ненадолго задержался у машины, чтобы достать из багажника букетик белых махровых нарциссов, и повел Люси к церкви. Он распахнул перед ней ворота, и Люси стала осматриваться с любопытством туристки. Алекс обратил ее внимание на особенности строения, возведенного еще в тринадцатом веке, на его красивую деревянную крышу, показал самый старый витраж… Миновав теневой участок, они попали в садик, где бледные лучи мягко ложились на островки свежего снега, и молча проследовали в новейший угол кладбища. Люси знала, что сейчас увидит, но сомневалась, что от ее присутствия будет какая-то польза. Сам Алекс держался независимо, был задумчив и не просил об утешении. Вот он склонился у двух могил, одна из которых была слишком свежей, чтобы пытаться расспрашивать о скорбном событии, да и другая ненамного опередила ее во времени. Алекс молча возложил на них цветы, а предназначенные усопшим слова так и остались невысказанными. Наконец он выпрямился, взял Люси под локоть, и они направились прочь. Соболезнования замерли у нее на губах, и Люси так и не вымолвила ни слова. Может быть, она упустила нужный момент и тем самым разочаровала его, но, прислушавшись к его твердому и размеренному шагу, вскоре успокоилась. Они вернулись по собственным следам, проложенным по снегу, и, перейдя дорогу, очутились перед дверями паба.