Ульрих Хефнер - Завет Христа

Сумерки сменились ночью, но в Иерусалиме никогда не становилось по-настоящему темно. Всюду прожекторы освещали бесчисленные музеи и церкви города.

Яара мягко высвободилась из объятий Тома. На ней была лишь рубашка, которая доходила до бедер и не закрывала ее длинные, бронзовые от загара ноги. Том восхищенно присвистнул, когда она поднялась и пошла в комнату.

— Теперь я знаю, почему вы две тысячи лет назад кружили головы римлянам, — заметил он. — Рабыни из Иудеи уже тогда высоко котировались.

Она обернулась.

— Ты хочешь, чтобы сегодня ночью я стала твоей рабыней?

Том кивнул.

— Тебе бы это пошло, — ответила она и звонко рассмеялась.

Том раскинул руки.

— Иди ко мне, давай еще немного побудем здесь, снаружи, и насладимся ночью. Я хочу крепко обнимать тебя, всегда-всегда. — Он привлек ее к себе и стал целовать, и казалось, что он никогда не остановится.

Иерусалим, музей Рокфеллера, Сулейман-стрит…

Джонатан Хоук наклонился к стеклянному гробу и посмотрел на мумифицированный труп, кожа которого казалась почти черной в красноватом искусственном свете. Все артефакты из могилы привезли в лабораторию в западном крыле музея Рокфеллера. Дорога в Тель-Авив была бы слишком долгой для трупа, так как высохшая кожа тамплиера едва ли пережила бы это путешествие. И потому профессор Хаим Рафуль арендовал маленькую лабораторию и склад в музее, до которого от места раскопок было меньше километра.

— Джонатан, — сказал Рафуль. — Это прекрасное зрелище. Даже после тысячных раскопок это всегда событие, от которого мурашки бегут по спине.

— К тому же труп весьма необычен, — резко добавил Джонатан Хоук.

Интонация его голоса насторожила Хаима Рафуля. Он обернулся к своему американскому коллеге.

— Как прикажете это понимать?

— Да ладно вам, Хаим, — возразил Хоук. — Только не надо делать вид, будто все это произошло совершенно случайно. Черепки, римский гарнизон, раскопки у горы Елеонской… Ведь это было просто прикрытием.

Хаим Рафуль пожал плечами.

— Я не понимаю.

Хоук указал на труп:

— Вот причина, по которой мы там копали, и вы знали, что мы наткнемся на могилу. Я видел это по вашим глазам. Вы пришли сюда исключительно ради могилы тамплиера. И все лишь ради того, чтобы найти эту злосчастную стенную тарелку и тем самым нанести Риму еще один болезненный удар. Ну, и когда вы собираетесь объявить о находке во всеуслышание, когда вы попросите журналистов собраться на пресс-конференцию? Уже завтра или только через несколько дней?

Хаим Рафуль подошел к Хоуку и попытался положить руку ему на плечо, но тот уклонился.

— Вы использовали меня, — продолжал Хоук. — Вы сделали меня своим орудием и заманили в Иерусалим, подсунув фальшивую информацию, и все для того, чтобы я нашел эту могилу, которую вы безуспешно искали до сих пор.

Хаим Рафуль сделал извиняющийся жест.

— У меня было только несколько черепков, ничего серьезного. Только несколько неопределенных намеков. Джонатан, вы один из лучших археологов нашего времени, и ваша группа проделала замечательную работу, я в большом долгу перед вами. Но я не дал вам ни одной фальшивки. Две тысячи лет назад у подножия горы Елеонской располагался римский гарнизон. Считайте могилу тамплиера бесплатным довеском. Копайте дальше, отрывайте гарнизон — а я уже получил то, что хотел. Мы оба должны быть довольны, разве нет?

— Вы использовали меня, чтобы навредить католической церкви. Откуда у вас столько антипатии к Риму?

Рафуль, словно защищаясь, поднял руки.

— Католическая церковь — это проститутка, которая спит со власть имущими, — резко возразил Рафуль. На висках у него вздулись вены, свидетельствуя об охватившей его ярости. — У нее на совести смерть моей семьи.

Джонатан Хоук вопросительно посмотрел на Рафуля.

— Мои отец, мать и обе сестры погибли в концлагере Берген-Бельзен, только мне удалось бежать. Католическая церковь ни во что не вмешивалась и предоставила Гитлеру делать что вздумается. Более того — она даже поддерживала его кровавое правление. Церковь усмиряла народ. Церковники служили святые мессы, используя кровь замученных. За это они и ответственны. В церкви нет ничего человеческого, она убеждает всех вести такую жизнь, к которой сама не имеет никакого отношения. Она признает лишь свою собственную правду.

Джонатан Хоук покачал головой.

— Уже столько лет миновало, нельзя тратить всю свою жизнь на ненависть. Мы живем в настоящем, а взгляд наш должен быть направлен в будущее.