Гильермо Мартинес: Долгая смерть Лусианы Б.

Заплатив ей в конце первой недели оговоренную сумму, я поразился тому, какой интерес в ней пробуждают деньги, как тщательно она их пересчитывает, с каким удовлетворением и как аккуратно прячет. Это открытие вкупе с ранее сделанным ею замечанием о том, сколько платил ей Клостер, заставило меня прийти к неожиданному и несколько тревожному выводу: деньги для прекрасной Лусианы имеют большое значение.

Что произошло потом? Кое-что произошло… Вдруг в разгар марта вернулось лето, дни стояли очень жаркие, и Лусиана сменила блузки на короткие маечки, оставлявшие открытыми не только плечи, но и часть спины и живота. Когда она наклонялась к экрану, я видел мягкий изгиб позвоночника, а в ложбинке, между майкой и брюками, — завиток светло-каштановых, почти русых волосков, которые спускались ниже, к соблазнительному треугольничку трусиков. Делала ли она это нарочно? Конечно нет. Все оставалось вполне невинным, и мы по-прежнему смотрели друг на друга невинными глазами и в тесноте кухни по-прежнему старательно избегали случайных прикосновений. Но в любом случае это было новое и весьма приятное развитие событий.

В один из таких жарких дней, склонившись над ней, чтобы прочитать на экране какую-то фразу, я без всякой задней мысли положил левую руку на спинку стула, а она, до этого сидевшая прямо, почему-то слегка откинулась назад, так что ее плечо мягко прижало мои пальцы. Ни она, ни я не отодвинулись, чтобы прервать это первое прикосновение — робкое, но продолжительное, — поэтому до первого перерыва я неподвижно стоял около нее, пальцами ощущая, словно некий прерывистый сигнал, пульсацию ее крови и жар ее кожи, струящийся от шеи к плечам. Пару дней спустя я начал диктовать первую в моем романе по-настоящему эротическую сцену. Когда мы закончили, я попросил ее вслух прочитать этот кусок, заменил одни слова на другие, более грубые, и попросил прочитать еще раз. Она отнеслась к моей просьбе с обычным спокойствием, и в ее голосе, даже в самых откровенных местах, не чувствовалось ни малейшего смущения, однако кое-какая напряженность между нами все-таки возникла. Чтобы как-то выйти из положения, я сказал, что Клостер наверняка не диктовал ей ничего подобного. Она взглянула на меня безмятежно и чуть иронически и ответила, что Клостер диктовал ей вещи и похуже. Однако это «похуже» прозвучало так, словно на самом деле она считала их несравненно лучше. На губах ее застыла слабая улыбка, будто она вспоминала что-то, и я воспринял это как вызов. Диктуя, я терпеливо ждал, пока она наклонит голову вправо-влево, и когда наконец услышал сухой хруст, скользнул рукой ей под волосы, в ложбинку между позвонками, и слегка надавил на них. Если раньше я всеми силами старался до нее не дотрагиваться, то теперь дотронулся весьма решительно, хотя и попытался представить свое движение как непреднамеренное. Думаю, она была поражена, да я и сам себе удивлялся. Она убрала пальцы с клавиатуры и замерла, едва дыша и не поворачивая головы, так что я не мог понять, ждет ли она чего-то еще или недовольна случившимся.

— Когда мне снимут гипс, я сделаю тебе массаж, — сказал я и убрал руку на спинку стула.

— Когда тебе снимут гипс, я больше не понадоблюсь, — ответила она, по-прежнему не оборачиваясь и растерянно улыбаясь, будто была готова в случае чего сбежать, но еще не решила, хочется ли ей этого.

— Я в любой момент могу еще что-нибудь себе сломать, — произнес я и посмотрел ей в глаза.

Она тут же отвела взгляд.

— Все равно ничего не получится, ты же знаешь, Клостер возвращается на следующей неделе, — сказала она бесстрастно, словно хотела осторожно заставить меня отступить. Или воздвигала еще одну преграду, чтобы проверить?

— Клостер, Клостер, — проворчал я. — Разве это справедливо, что у Клостера есть всё?

— Вряд ли у него есть всё, что ему хотелось бы иметь, — сказала она.

Она произнесла это своим обычным спокойным тоном, но в голосе ее я уловил оттенок гордости, источник которой понять пока не мог. Возможно, она надеялась меня утешить, но добилась обратного, затронув еще одну раздражающую тему. Выходит, у этого серьезного Клостера все-таки были какие-то несерьезные виды на малышку Лусиану. Судя по тому, что я услышал, он, похоже, уже сделал первый ход. И Лусиана вовсе не намерена хлопать перед его носом дверью, а, наоборот, собирается возвращаться к нему. Даже если Клостер, которому я никогда не завидовал сильнее, чем сейчас, еще не получил ее целиком, у него каждый день будет такая возможность. Ведь помимо гордости, заставляющей отвергать, Лусиана наверняка обладает гордостью иного рода, и он не преминет этим воспользоваться. Разве она не в том возрасте, когда женщина, только-только простившись с отрочеством, стремится испробовать свою привлекательность на разных мужчинах?