Дин Кунц - Ночь Томаса

— Знаешь, я могу не просто спросить.

— Сэр, я ценю тот факт, что вы просто спрашиваете. Действительно ценю. Но я серьезно. У меня амнезия.

— Амнезия?

— Да.

— Это печально.

— Не то слово. Не знать свое прошлое, кто ты, откуда, куда идешь. Это крайне печально.

— Ты сказал преподобному Морану, что твое имя Тодд.

— Сэр, клянусь, это всего лишь имя, которое я ему назвал. Мог бы сказать Ларри, или Верной, или Руперт, или Ринго. Я могу быть кем угодно. Просто не знаю.

Он вновь уставился на меня. У него получалось. Секунда проходила за секундой, все более убеждая меня, что он откусит мне нос, если я не выложу все, что знаю о себе. И это будет только начало.

Я понимал, что мой поступок он расценит как слабость, но пришлось отвести взгляд, прежде чем его глаза высосали бы из меня душу. Я пристально оглядел свою левую руку, чтобы убедиться, что он вернул ее мне со всеми пальцами.

— При тебе нет ни одного документа, который мог бы удостоверить твою личность, — в голосе чифа звучала серьезность Дарта Вейдера.

— Да, сэр. Совершенно верно. Будь у меня такой документ, я бы знал, кто я.

— Мне не нравится, что по моему городу ходят люди без идентификационных документов.

— Разумеется, сэр, вам и не может такое нравиться, вы же сотрудник правоохранительных органов. Будь я на вашем месте, мне бы тоже не понравилось, пусть даже Конституция и не требует, чтобы человек постоянно имел при себе удостоверение личности.

— Так ты — специалист по Конституции?

— Нет. Хотя все возможно. Я этого не узнаю, пока ко мне не вернется память. Я думаю, меня ударили по голове.

Осторожно я ощупал шишку, появившуюся после того, как Уиттл ударил меня фонарем.

Чиф наблюдал, как я ощупываю шишку, но комментировать не стал.

— Тот, кто нанес мне удар, приведший к амнезии, должно быть, забрал мой бумажник.

— Когда тебя ударили? Этим вечером на берегу?

— На берегу? Этим вечером? — Я нахмурился. — Нет, сэр. Я думаю, это произошло гораздо раньше.

— В моем городе людей не бьют по голове при свете дня.

Я пожал плечами.

Понятное дело, ему это не понравилось. Но ведь сделанного не вернешь.

— Так ты говоришь, по голове тебя ударили до того, как ты во второй половине дня прыгнул с пирса?

— Да, сэр. Собственно, мои воспоминания начинаются с того, как я иду по мосткам к пирсу, гадая, кто я, где я и ел ли я ленч или нет.

— Почему ты прыгнул с пирса?

— После того как я потерял сознание от удара по голове, сэр, едва ли от меня можно было ждать адекватного поведения.

— Почему ты сказал Утгарду, что надвигается тридцатифутовая волна цунами?

— Утгарду?

— Утгарду Ролфу.

— Это такой человек, сэр?

— Ты его вспомнишь. Ходячая гора с крошечной бородкой под нижней губой.

— Ах да. Гигант. Отменно разбирается в гавайских рубашках. Хотя я не помню, что говорил ему о цунами. Должно быть, еще не пришел в себя после того удара по голове.

— Утгард положил руку тебе на плечо… и увидел то же самое, что я несколькими минутами раньше, когда коснулся твоей руки. Он мне все это описал.

— Да, сэр. Он и вы. Такое уже произошло дважды. Этот сон я видел, когда лежал без сознания, до того, как понял, что иду по мосткам, направляясь к пирсу.

— Расскажи мне о своем сне.

— Рассказывать особенно нечего, сэр. Вы все видели. Красное небо, море, полное света, песок такой яркий, очень пугающий.

Зрачки чифа расширились, словно он намеревался погасить свет и охотиться на меня, как змей — на мышь.

— Очень пугающий, — повторил я.

— И что, по-твоему, он означает?

— Означает? Сон, сэр? Я никогда не видел сон, который что-нибудь означает. Такое бывает только в старых фильмах с цыганками.

Наконец он отвел от меня взгляд. Так долго смотрел на третий стул в углу, что и я повернулся в ту сторону.

Там сидел мистер Синатра. Не знаю, как давно он сюда пришел. Ткнул в меня пальцем, как бы говоря: «Хорошо выглядишь, парень».

Хосс Шэкетт не видел Председателя. Он смотрел в пустоту, возможно рисуя в своем воображении увиденный мною разгром.

Потом чиф принялся разглядывать ухоженные ногти, словно хотел убедиться, что под ними не осталось запекшейся крови человека, которого он допрашивал передо мной.

Посмотрел на дверь, как я предположил, вспоминая, насколько эффективно она заглушала крики тех, кто побывал в этой комнате до меня.

А когда взгляд его сместился к низкому потолку, Хосс Шэкетт улыбнулся. И такая у него была улыбка, что, подними он в этот момент голову к чистому небу, птицы умирали бы в полете.