Дин Кунц - Ночь Томаса

Каньон Гекаты — из оврагов, но пошире некоторых и глубокий, по дну течет ручей. По берегу ручья (в сезон дождей он превращается в бурный поток) чего только не растет: зонтичные пихты, финиковые пальмы, акации, кипарисы, все с шишковатыми, искривленными стволами, что обусловлено как экстремальными условиями, в которых приходится расти, так и токсичными отходами, которые незаконно сбрасываются в каньон.

Склоны оврага крутые, но спуститься по ним при необходимости можно. Лианы и колючие кусты сдерживают и эрозию, и туристов.

В 1950-е годы насильник-убийца охотился на молодых женщин в Магик-Бич. Затаскивал в каньон Гекаты и заставлял рыть неглубокие могилы.

Полиция поймала его (Арлиса Клирболда, учителя рисования средней школы), когда он избавлялся от восьмой жертвы. Светлые, вьющиеся волосы, смазливое лицо, губы, всегда готовые изогнуться в улыбке, сильные руки, длинные пальцы…

Из семи первых жертв две так и не обнаружили. Клирболд не пожелал сотрудничать со следствием, а собаки могил не нашли.

И когда мы с Аннамарией шагали по зеленой зоне, я больше всего опасался встречи с призраками жертв Клирболда. Справедливость восторжествовала — его казнили в Сан-Квентине. [24] Сан-Квентин — государственная тюрьма, старейшая в штате Калифорния, открыта в 1852 г. Ранее приговоренных к смерти казнили в газовых камерах, теперь используются инъекции. Поэтому, скорее всего, они покинули этот мир. Но призраки двух женщин, тела которых не нашли, могли остаться, дожидаясь, пока их останки обнаружат и перенесут на кладбище.

С защитой Аннамарии и необходимостью нарушить планы желтоглазого дел мне хватало. Не мог я отвлекаться на помощь меланхоличным призракам убитых девушек, которые захотели бы отвести меня к своим могилам.

Опасаясь, что даже мысль об этих несчастных жертвах насильника привлечет ко мне их души, я попытался выудить из Аннамарии дополнительную информацию, пока мы осторожно продвигались сквозь непроницаемый туман.

— Ты всегда здесь жила? — шепотом спросил я.

— Нет.

— Так откуда ты?

— Издалека.

— Издалека, в смысле, из Оклахомы? Или из Алабамы? Может, из Мэна?

— Из куда более далекого места. Если я его назову, ты не поверишь.

— Я поверю, — заверил я ее. — Я уже поверил всему, что ты мне сказала, сам не знаю почему, хотя многого не понимаю.

— Тогда почему ты с такой готовностью мне веришь?

— Не знаю.

— Но ты знаешь.

— Знаю?

— Да. Знаешь.

— Хоть намекни. Почему я с такой готовностью тебе поверил?

— Почему кто-либо чему-либо верит? — спросила она.

— Это философский вопрос… или загадка-головоломка?

— Одна причина — доказательства, полученные опытным путем.

— Ты хочешь сказать… как я верю в гравитацию, потому что камень, подброшенный вверх, падает обратно на землю?

— Да. Именно об этом я и говорю.

— Ты не слишком щедра с доказательствами, полученными опытным путем, — напомнил я ей. — Я даже не знаю, откуда ты. Или твою фамилию.

— Ты знаешь мое имя.

— Имя — да. Но не фамилию.

— У меня ее нет.

— Фамилия есть у всех.

— У меня ее никогда не было.

Ночь выдалась холодной; дыхание паром клубилось у рта. И Аннамария казалась очень уж загадочной: я бы, пожалуй, поверил, что именно мы надышали весь этот океан тумана, поглотивший окружающий нас мир, что она спустилась с Олимпа и в ее власти сдуть туман, а потом из него же построить новый мир, по ее разумению.

— Без фамилии ты не могла ходить в школу.

— Я никогда не ходила в школу.

— Ты училась дома?

Она промолчала.

— А как без фамилии ты получаешь социальное пособие?

— Я не получаю пособия.

— Но ты же сказала, что не работаешь.

— Совершенно верно.

— Тогда… люди просто дают тебе деньги, когда ты в них нуждаешься?

— Да.

— Однако. Это еще более спокойная жизнь, чем у продавца автомобильных покрышек или обуви.

— Я никого никогда ни о чем не просила… пока не спросила тебя, умрешь ли ты ради меня.

В этом исчезнувшем мире, должно быть, осталась церковь Святого Иосифа, потому что вдали знакомый колокол отбил полчаса, что показалось мне странным по двум причинам. Во-первых, светящийся циферблат моих наручных часов показывал 19:22 и я знал, что они идут правильно. Во-вторых, с восьми утра и до восьми вечера колокол отбивал час одним ударом, а полчаса — двумя. На этот раз он прозвонил трижды, строгим, вибрирующим голосом, донесшимся из тумана.

— Сколько тебе лет, Аннамария?