Дин Кунц - Ночь Томаса

Низкие, пологие волны никак не могли вызвать у меня приступ морской болезни, но тем не менее меня затошнило, и содержимое желудка поползло к горлу, как вылезающая из раковины устрица.

Отойдя от пирса примерно на полмили, я закрепил руль, блокировал дроссель, снял мокрый свитер, который ранее тянул меня ко дну, и прыгнул в воду.

От всех этих физических упражнений и переживаний я вспотел и забыл, какая вода холодная. А она оказалась такой холодной, что у меня перехватило дыхание и я ушел в нее с головой. Течение потянуло меня вниз, я вступил с ним в борьбу, рванулся вверх, вынырнул на поверхность, выплюнул попавшую в рот соленую воду, глотнул воздуха.

Перевернулся на спину и неспешно поплыл к берегу, перебирая ногами и делая одновременные гребки руками, как принято у пловцов баттерфляем. Если один из рыжеголовых поджидал меня на берегу, я хотел, чтобы он убедился, что надувная лодка по-прежнему плывет на север, и принял решение: следовать за ней или возвращаться на пирс.

А кроме того, акула, действительно огромная акула, акула-мутант невероятного размера могла всплыть рядом со мной, разинув пасть, убить, перекусив пополам, проглотить и вновь скрыться в океанских глубинах. В этом случае мне не пришлось бы тревожиться об Аннамарии, жителях Магик-Бич и возможном конце света.

Этот неспешный заплыв в соленой, выталкивающей из себя воде, под бесцветным, но постоянно меняющимся туманом, когда единственные слышимые звуки — твое дыхание да плеск воды в ушах, а тело уже приспособилось к холоду, но еще не начало замерзать, напоминал мне некий эксперимент по выключению органов чувств, которые проводятся в специальных резервуарах. [9] Достаточно подробно эти эксперименты описаны в романе Дина Кунца «Дверь в декабрь».

И поскольку ничто не отвлекало, я решил, что это идеальный момент для того, чтобы мысленно пройтись по воспоминаниям о сне с красным приливом, в поиске тех подробностей, которые поначалу не запомнились. Я бы испытал безмерное облегчение, вспомнив информационное табло с приведенными на нем месяцем, днем и часом катаклизма, точным местоположением и кратким описанием события.

К сожалению, с моими вещими снами так не получается. Я не понимаю, почему мне дарована способность настолько ярко и ясно видеть будущее, что я чувствую себя морально обязанным предотвратить надвигающееся зло… но при этом не позволяется действовать сразу, чтобы придавить его в зародыше.

Сверхъестественные аспекты моей жизни, ответственность, которую они возлагают на меня, огромным грузом ложатся на мои плечи и грозят раздавить. Соответственно, я до предела упрощаю свою обыденную жизнь. Минимум вещей. Никаких обязательств вроде закладной на дом или ежемесячных платежей по кредиту за автомобиль. Я избегаю современного телевидения, современной политики, современного искусства: все слишком исступленно, лихорадочно, легковесно или зло, горько.

Временами даже работа поваром блюд быстрого приготовления в популярном ресторане становилась слишком сложна для меня. И я задумывался о том, чтобы податься в продавцы автомобильных покрышек или обуви. А если бы кто-нибудь согласился оплачивать мне наблюдение за ростом травы, я бы точно взялся за эту работу.

Из одежды у меня только футболки, джинсы и свитера на холодную погоду. Никаких решений по подбору гардероба принимать мне не нужно.

Я не строю планов на будущее. Просто иду по жизни, изо дня в день.

Идеальный для меня домашний любимец — собака-призрак. Ее не нужно кормить, поить, расчесывать. И нет необходимости подбирать за нею какашки.

Так или иначе, неторопливо плывя в тумане к берегу, я поначалу не мог выудить из памяти новые подробности того сна. Но потом вдруг осознал, что во сне одежда Аннамарии отличалась от той, в которой я ее увидел в реальной жизни.

Она была беременна, все так, висела в воздухе над светящимся и алым морем, а за ее спиной яростно неслись облака.

Я стоял на берегу в окружении световых змей, а она плыла ко мне, неподвластная гравитации, сложив руки на груди, с закрытыми глазами.

Я вспомнил, что одежда ее колыхалась, но не раздувалась, как бывает при сильном ветре, нет, плавно трепетала, подчиняясь каким-то своим законам.

Не платье, не халат. Что-то широкое, но не совсем уж балахон. Какая-то мантия, закрывающая ее от шеи до лодыжек.

Лодыжки скрещены, стопы голые.

Ткань одеяния, мягкая, с шелковым блеском, ниспадала широкими складками; и все-таки было в ней что-то странное.