Линкольн Чайлд - Лед-15

Последней старик достал маленькую человеческую фигурку, сделанную из оленьей шкуры, слоновой кости и шерстяной ткани. Он поместил ее в центр полукруга, после чего склонился над ней, упершись ладонями в пол и опустив подбородок на грудь.

— Могучий Куук'джуаг, — нараспев произнес Усугук. — Великий Охотник морозной пустыни, защитник людей. Отведи от нас свой гнев. Уходи обратно в лунный свет. Вернись на путь мира.

Снова выпрямившись, он протянул руку к первому амулету, чуть подвинув его ближе к фигурке. Положив ладонь на клык, он наполовину пропел, наполовину проговорил искупительную молитву, прося Куук'джуага смягчить свое сердце.

Прегрешение случилось вчера. Занимаясь повседневной работой, Нулата ненароком коснулась сухожилиями карибу мяса тюленя. Она устала и плохо себя чувствовала, что вполне объясняло оплошность. Но тем не менее свершилось запретное, осквернившее мертвых животных, духовно противостоявших друг другу. И Куук'джуаг ощутил их недовольство, о чем тут же дал знать прошлой ночью маленькому племени Усугука.

Молитва длилась десять минут. Затем, медленно и осторожно, Усугук переместил сморщенную руку к следующему предмету и снова заговорил нараспев.

Потребовалось два часа, чтобы завершить весь обряд. Наконец, в последний раз склонившись перед Куук'джуагом, старик произнес прощальную молитву, затем распрямил ноги и с трудом встал. Если все прошло хорошо — если он провел ритуал точно так же, как это делали предки, — проклятие будет снято и Охотник умерит свой гнев. Он обошел вокруг костра, двигаясь сперва в одну сторону, затем в другую. А после, присев подле шкатулки, принялся складывать в нее все предметы, начиная с фигурки, на вид совсем маленькой, но источавшей великую мощь.

Внезапно он услышал доносившиеся из-за полога крики — рыдания, вопли, голоса, полные отчаяния и горя.

Усугук быстро встал, чувствуя, как страх леденит его сердце. Набросив парку, он откинул шкуру карибу и вышел наружу. Там стояли женщины, которые рвали на себе волосы, показывая на небо.

Посмотрев туда, он глухо застонал. Ужас, отступивший во время успокаивавших душу молений, опять охватил все его существо. Они вернулись… и выглядело это куда хуже, чем прошлой ночью. Намного хуже.

Обряд не помог.

Однако затем Усугук понял и еще кое-что… с жуткой уверенностью, от которой его пробрала дрожь. Дело было не в том, что совершила Нулата или кто-то другой. Вряд ли Куук'джуаг рассердился бы так из-за случайного святотатства. Лишь нарушение самого серьезного из всех запретов могло вызвать подобный гнев духов. И Усугука, как и его несчетных предшественников, предупреждали о том.

Не только предупреждали — Усугук и сам знал. Ибо видел…

Он посмотрел на женщин. Все они в страхе таращились на него.

— Собирайтесь, — сказал Усугук. — Завтра мы уходим на юг. К горе.

— Эй, Эван! Обедать будешь?

Эван Маршалл отпихнул в сторону плохо застегивавшийся мешок и встал, потирая намятые бедра. Последние полтора часа он, уткнувши нос в землю, собирал образцы ледниковых отложений, и ему потребовалось какое-то время, чтобы заново сфокусировать взгляд. Голос принадлежал Салли, и Маршалл теперь различил его — плотненького, слегка полноватого коротышку в меховой парке, стоявшего со скрещенными на груди руками в тридцати ярдах выше по склону. Позади ухмылявшегося крепыша голубел, уходя ввысь, язык ледника, весь в белых линиях трещин. Огромные глыбы льда, разбросанные вдоль его нижней линии, напоминали чудовищные алмазы, между ними темнели кинжальные выбросы древней лавы. Маршалл открыл было рот, вознамерившись выбранить олуха, опять беспечно забравшегося туда, куда забираться не надо. Ледник Фир при всей своей красоте сделался смертельно опасен, поскольку с потеплением климата его толща стала обваливаться большими кусками, которые в непредсказуемых направлениях неслись вниз. Однако Джерард Салли весьма кичился своим статусом руководителя экспедиции и не терпел, когда его поучали, поэтому Маршалл лишь покачал головой.

— Пожалуй, обойдусь, спасибо.

— Как хочешь. — Салли повернулся к Райту Фарадею, биологу-эволюционисту, возившемуся чуть ниже по склону. — А ты, Райт?

Фарадей посмотрел вверх; его водянисто-голубые глаза казались странно увеличенными в толстых линзах очков, забранных в черепаховую оправу. С шеи ученого на широком ремне свисала цифровая камера.

— Нет, — нахмурившись, сказал он, словно сама мысль о перерыве посреди рабочего дня казалась ему еретической.