Кит Маккарти - Тихий сон смерти

— Но как специалист он мира не перевернет. Так?

Белинда пожала плечами. Слова обладали слишком большой силой и могли привести к непоправимым последствиям.

Задумавшись, Айзенменгер принялся машинально вертеть в руках картонный кружок из-под пивной кружки.

— Он ведь не специалист по лимфомам?

— До последнего времени он специализировался по грудной клетке, но не так давно занялся лимфоретикулярными проблемами.

— И как по-твоему, он хороший патологоанатом? — повторил свой вопрос Айзенменгер.

И опять он не получил прямого ответа. С одной стороны, это его огорчило, но, с другой, Белинда и так уже сказала все, а ее лояльность по отношению к коллеге не могла не импонировать.

— Тем не менее он вынес диагноз «лимфома Буркитта». Это не так просто. Во всяком случае, на основании тех материалов, которые у него были. — Доктор внимательно посмотрел на девушку. — Он показывал их кому-нибудь еще? Посылал на экспертизу?

— Не думаю.

С полминуты Айзенменгер молчал, надеясь, что Белинда не ограничится этим односложным ответом, от нечего делать разглядывая человека с костлявым лицом и красным носом, медленно потягивавшего темное пиво из бокала. Айзенменгер подумал, что он так и будет сидеть здесь до закрытия, как просидел, наверное, уже тысячу ночей, если не больше. Потом снова повернулся к Белинде:

— Сегодня я просмотрел материалы по делу Суит.

Он замолчал, чтобы увидеть ее реакцию, но на лице девушки не отразилось ничего. Видимо, Белинда не в курсе, решил он, и молчит вовсе не потому, что чувствует за собой какую-то вину.

— Хартман их подделал, — сказал он просто.

Реакция Белинды подтвердила его догадку. Девушка была потрясена.

— Что вы имеете в виду?

— То, что сказал. Он составил комплект образцов тканей из других случаев лимфомы Буркитта. Уверен, если вы покопаетесь в компьютерной базе данных за последние лет десять, а потом поищете образцы, то обнаружите, что нескольких недостает.

— Но зачем? Зачем он это сделал?

Ответ, который напрашивался прежде других, был предельно прост: Хартман не сумел поставить истинный диагноз. Но Айзенменгера всегда настораживало очевидное: оно так мало добавляло к известному, что превращало его в невероятное. Почему, например, Хартман ни с кем не посоветовался, если сам не сумел определить тип опухоли? И почему Айзенменгер все сильнее подозревал, что так называемая ошибка, приведшая к кремации тела Миллисент Суит, имеет ко всему этому самое прямое отношение?

— Я не знаю, Белинда. Поэтому мне и нужно выяснить, что представляет собой патологоанатом Марк Хартман.

И тогда Белинда рассказала все. Все, что знала о Хартмане, — что патологоанатом он никудышный, а человек — ненадежный. Рассказала она и о том, что наблюдала во время вскрытия тела Миллисент Суит.

— Больше, чем одна опухоль?

— Судя по тому, что я видела, больше двадцати. Доктор Хартман, насколько я помню, тоже думал, что перед нами множественная опухоль. Он говорил о раковом синдроме.

Вполне резонно. Если так, с чего ему вздумалось сочинять небылицы?

— Ты видела заключение?

Вопрос смутил Белинду. Она опустила глаза.

— Видела? — повторил Айзенменгер.

Девушка кивнула. Поспешно, неловко — лишь бы поскорее отделаться от неприятного признания.

— И?..

Медленно, с трудом выдавливая из себя слова, она произнесла:

— Там все было не так, как мне запомнилось.

Именно это он и подозревал.

— Когда он переменил свое мнение?

Бокал Айзенменгера был уже пуст, но пиво оказалось безвкусным, и вообще этот напиток лишь отчасти соответствовал своему названию, поэтому у доктора не было никакого желания повторять опыт. Стакан Белинды же оставался почти нетронутым.

— Через неделю. Он сказал, что ошибся. А еще он сказал, что повторно просмотрел результаты анализов и пришел к выводу, что это Буркитт. Он даже показал мне образцы тканей.

— В какой день недели это произошло?

Девушка наморщила лоб:

— Кажется, во вторник.

Итак, вскрытие производилось в пятницу. Между пятницей и вторником произошло нечто, заставившее Хартмана сфальсифицировать заключение, тем самым поставив под угрозу собственную карьеру. Факт сам по себе интересный, не говоря уже о причинах, которые за всем этим стояли.

Айзенменгер глубоко вздохнул, не без оснований предполагая, что его следующая просьба вряд ли придется Белинде по душе. Поэтому, прежде чем заговорить, он долго подбирал слова.

— Белинда, я хочу попросить тебя об одолжении.