Виктор Каннинг: Клетка

Сара промокнула уголки глаз. Хотела вернуть платок, но Ричард отрицательно покачал головой. Мокрая прядь упала ему на лоб, и Сара вдруг представила его мальчишкой, юношей с копной непослушных волос, вновь осознала – на этот раз с обожанием, – что никогда бы не рассталась с ним, что встреча их не случайна. Он получит от нее все, что захочет, его мечты станут ее мечтами, она поможет ему воплотить их. Мало того, она понимала, – это не минутное ослепление, чтобы утешиться. Неважно, кто подстроил так, что Сара оказалась рядом с Ричардом, важно, что она безоговорочно верит – это не случайно.

Она оторвалась от спинки кресла, собралась с духом и начала: «Я была монахиней… целых восемь лет. Утопиться хотела от стыда – уже три месяца, как я беременна. Но в решающий миг отступила. Захотела жить – и вы вернули меня в мир».

Он ничего не ответил. Лишь бесстрастно посмотрел на Сару. Потом не спеша отложил трубку и подошел к сосновому буфету. Сара услышала, как зазвенели рюмки и полилось спиртное. Он вернулся, грея в руке рюмку бренди, встал у кресла Сары, улыбнулся и сказал: «Как же это я сразу не догадался? Так вот почему у вас такие короткие волосы! Я думал, вы бежали из тюрьмы, но так сейчас женщин, по-моему, не стригут даже здесь, в Португалии. А вы, оказывается, монахиня… мне это и в голову не приходило. Как вас зовут?»

– Я была сестрой Луизой, а теперь – Сара Брантон.

– «Сара» мне нравится больше. Вы англичанка или ирландка?

– Мой отец англичанин. Мать была ирландкой.

– Кажется, я где-то слышал вашу фамилию. – Он вновь сел и вновь улыбнулся. – Ну вот, главное выяснили. Насчет ребенка вы уверены?

– У меня трижды не было месячных.

– Ваша мать умерла?

– Да, – теперь отвечалось легко.

– А отец, значит, жив. Монастырь вы известили?

– Отправила настоятельнице письмо, где рассказала, что собралась делать. А для отца меня давно уже нет в живых. Мало того, он разошелся с матерью, когда я была еще ребенком. У меня есть в Португалии тетя, но она почти все время проводит в Америке. Так что здесь я совсем одна.

– А тот мужчина? Отец ребенка?

– Забудем о нем. Во всем виновата лишь я сама. Он – доктор в маленьком госпитале, опекающем монастырь. Иногда просто не верится, что это и в самом деле произошло. Кажется, будто приснилось.

– Почему бы и нет? Так или иначе, я попрошу Германа осмотреть вас. Он знает толк в медицине.

– Какого Германа?

– Моего друга врача. Это он уложил вас в постель и сделал укол, от которого вы так долго спали. – Ричард помолчал немного, покусывая уголок нижней губы, и спросил: – А если бы не беременность, вы остались бы в монастыре?

– Не знаю.

– По-моему, тот, кто говорит «не знаю», прекрасно все знает, просто признаваться не желает. – Он покачал головой. – Вы ведь и раньше хотели убежать оттуда, верно?

– Да, хотела, но покончить с собой решила из-за беременности.

– Знаете, что я думаю? – заявил он с широкой улыбкой. – Вы просто опустили руки и поплыли по течению. Уверен: топиться – это не для вас.

Сара неуверенно улыбнулась и застыла, пытаясь сдержать чувства, нахлынувшие в ответ на грубоватые, но такие добрые и естественные слова Ричарда, а потом произнесла: «Как вы хорошо все объяснили… поставили на место. Не могу даже выразить, как меня это утешает».

– И не пытайтесь. – Он встал и подошел к магнитоле на книжной полке, бросил через плечо: – Вы отдыхайте, а я пойду, запру на ночь коз и кур.

Щелкнула кнопка воспроизведения. Воздух комнаты мягко тронула музыка. Сара откинулась на спинку кресла, закрыла глаза, отдалась ласкам скрипок и от всего сердца поблагодарила судьбу за то, что к жизни ее возвращает еще и один из любимых концертов Шуберта.

В то же самое время у себя дома в Челтнеме Арнолд Гедди, старший совладелец нотариальной конторы «Гедди, Парсонз и Рэнк», стоял у окна, смотрел, как по вечернему бульвару нескончаемым потоком движутся люди, а легкий апрельский дождик наводит блеск на молодую листву. Гедди вздохнул от внезапной грусти… сорок лет он стряпчий, и все время люди, люди и их заботы. Нет у него в работе истинного творчества, как, скажем, у художника, когда тот берет палитру и кисть и переносит на холст цвета, что виднеются за окном. Он невесело усмехнулся, сознавая, что подпадает под власть чуждой ему сентиментальности.

Он был невысок, с брюшком и залысинами, гладким бледным лицом и паутиной вен на скулах – лицом, которому он без труда придавал холодно-равнодушное выражение, чтобы скрыть свои мысли.