Дэймон Найт - Рассказы

Наконец мальчик достиг развилки и выбрал дорогу, которая вела в мою сторону. Когда он подошел ближе, я совсем съежился. "Пусть он увидит фигурку, пусть он не заметит меня", — неистово проносилось в моей голове.

Пальцы мои тем временем судорожно сжимали камень.

Он подходил все ближе; руки в карманах, взгляд уткнулся под ноги.

Когда мальчик оказался почти напротив меня, я бросил камень.

Он прошуршал сквозь листву и упал рядом с нишей в скале Мальчик повернул голову, затем остановился, присматриваясь. Думаю, он заметил фигурку. Уверен, что заметил.

Мальчик сделал шаг в сторону ниши.

— Риша! — донеслось с террасы.

И он поднял глаза.

— Я здесь, — пропищал он в ответ.

Я увидел голову женщины — такую маленькую, высоко на террасе. Она что-то кричала, но слов нельзя было разобрать. Скрипя зубами от ярости, я уже готов был вскочить.

И тут ветер переменился. Теперь он задул за моей спиной. Мальчик резко обернулся, сделал большие глаза и зажал рукой нос.

— Ой, какая вонища! — заверещал он.

И повернулся, чтобы крикнуть. "Иду!" — и торопливо зашагал обратно по дороге.

Сорвалось! Я был уверен, что все получилось бы, если бы не та проклятая женщина и переменившийся ветер… Все, все против меня — ветер, люди и вообще все на свете.

А фигурка так и сидела, уперев слепые глаза в каменное небо.

Я забрал фигурку из ниши, а вместе с ней и послание — и взобрался по склону. На вершине звенел прозрачный смех мальчика.

Вскоре я преодолел склон и неожиданно натолкнулся на мальчика, стоявшего на коленях на траве. Он играл с пятнистым щенком.

Мальчик взглянул на меня, и смех застыл у него в горле. Скверно, ветра совсем не было, и он вполне мог почувствовать запах. Но все же я подошел к нему, опустился на одно колено и поднес фигурку к его лицу.

Почти вплотную.

— Посмотри… — сказал я.

Он рванулся прочь так поспешно, что и разглядеть ничего не успел, кроме приближавшегося к нему коричневого пятна.

Я бежал за ним, спотыкаясь и падая. В руке я держал фигурку, а вместе с ней и послание.

Дверь захлопнулась прямо перед моим носом. Я стучал по ней, пока случайно не попал по кнопке. Когда дверь открылась, я ворвался в дом с криком: "Погоди!" — и вскоре очутился на извилистой лестнице, освещенной жемчужно-серым светом. Я бежал наугад и попал не в ту дверь — в подземную оранжерею, горячую и влажную в желтом свете, где длинные ряды буйной растительности нависали над проходом. В ярости я ринулся по проходу, опрокидывая горшки, пока не добрался до лифта в вестибюле.

Вскоре я вышел на третий этаж, оказавшись в лабиринте комнат для гостей — гулких и пустых комнат. Здесь я услышал голоса.

Последняя дверь была прозрачной витриной, и я не торопился открывать ее, приглядываясь и прислушиваясь. За ней находились мальчик и женщина, его мать или сестра, и еще одна женщина, постарше. Она сидела в массивном кресле и держала в руках щенка.

Когда я ворвался внутрь, наступило общее замешательство, душное, будто одеяло, сквозь которое не мог пробиться мой голос. Я почувствовал, что должен кричать.

— Все, что они говорят тебе, — ложь! — крикнул я — Посмотри сюда — вот где правда! — Я держал фигурку прямо у него перед глазами, но мальчик не видел.

— Риша, иди вниз, — тихо промолвила молодая женщина. Он послушно повернулся, проворный, как хорек, но я успел загородить ему дорогу.

— Останься, — сказал я, тяжело дыша. — Только взгляни:

— Помни, Риша, разговаривать нельзя, — предупредила женщина.

Больше терпеть я не мог. Не знаю, куда делся мальчик, я потерял его из виду. С фигуркой в одной руке и посланием в другой я бросился на женщину. Я почти успел — почти добрался до нее, но жужжание в голове остановило меня за каких-то полшага. Оно нарастало — все громче и громче, как в конце света.

Второй приступ за последнюю неделю. Я чудовищно ослаб и поначалу не мог даже сдвинуться с места.

В доме царило безмолвие. Все ушли. После моего визита дом считался оскверненным. Они уже никогда не станут здесь жить. Ничего, отстроятся в другом месте.

В глазах у меня стоял туман. Некоторое время спустя я поднялся и оглядел комнату. Конечно, можно было разодрать обои, переломать мебель, набить коврами и постельным бельем подземную кладовку… Но не лежала у меня к этому душа. Я слишком устал. Тридцать лет… Тридцать лет назад они уступили мне все царства мира сего — а значит, и славу. Куда больше того, что может выносить человек тридцать лет.