Дэймон Найт - Рассказы

В глазах Бродяги светились боль и раскаяние.

— Прости меня, — вымолвил он. Он помог Максвеллу сесть. — Я редко так забываюсь. Ты простишь меня?

Масквелл едва дышал.

— Не знаю, — с трудом проговорил Максвелл. — Зачем ты это сделал?

Солнечный свет головокружительно сиял на непокрытой голове Бродяги.

Глаза его скрывали глубокие тени — и эти же тени очерчивали впечатляющие линии его носа, отмечали четкие, резкие линии его рта.

— Я обидел тебя. — Бродяга помедлил. — Я все объясню, Максвелл, но при одном условии — никогда и никому об этом не рассказывай.

Он положил свою большую руку Максвеллу на запястье, и Максвелл почувствовал исходившую от него энергию.

— Хорошо?

— Хорошо, — пробормотал Максвелл. В нем бурлила странная смесь чувств: гнева и обиды, любопытства и чего-то еще, глубоко-глубоко, — какого-то смутного, невнятного страха.

Бродяга заговорил. Через минуту он словно забыл о существовании Максвелла. Он пристально вглядывался в серебристое море, а Максвелл, загипнотизированный глубоким, звучным голосом, молча созерцал ястребиный профиль Бродяги.

И сквозь неведомую мглу ему виделась вселенная, о которой рассказывал Бродяга, населенная свободными людьми. За эту невообразимую пропасть времени, отделявшую их от эпохи, в которой жил Максвелл, они очистились от всех человеческих слабостей. Максвелл видел, как люди будущего странствуют от звезды до звезды, чувствуя себя в безжалостной пустоте так же непринужденно, как и на утопающих в зелени планетах. Он видел, как они высоки, безупречны и сильны — красивые мужчины и прелестные женщины, и каждый из них обладал той энергией, что горела в Бродяге, только без всякой примести его печали. Если они были ангелами, то он скорее Люцифером.

Максвелл попытался представить себе повседневный быт таких людей — и не смог; три миллиона лет находились за пределами его понимания.

Однако, взглянув в лицо Бродяги, он понял, что те, последние люди были такими же человеческими существами, как и он сам, — способными на любовь и ненависть, радость и отчаяние.

— У нас существовали брачные обычаи, которые наверняка покажутся тебе странными, — немного погодя сказал Бродяга. — Как у слонов — ведь мы были долгожителями. Мы ценились поздно — и на всю жизнь. Как раз приближалось время моей женитьбы, когда мы обнаружили врага.

— Врага? — переспросил Максвелл. — Но… вы же являлись господствующей формой жизни во вселенной?

— Верно. Все, что существовало в этом космосе, было нашим. Но враг пришел не из этой вселенной.

— Из другого измерения? Бродяга выглядел озадаченным.

— Из другого… — начал он и запнулся. — Мне казалось, я смогу как-то лучше выразить это на вашем языке, но не получается. Измерение — не то слово… скорее из другой временной линии; так немного ближе.

— Другая вселенная, подобная вашей и сосуществующая с ней, — предположил Максвелл.

— Нет… не такая, как наша, совсем не такая. Разные законы, разные… — Он снова запнулся.

— Ладно, а можешь ты описать вашего врага?

— Омерзительная тварь, — решительно ответил Бродяга. — В течение тысячелетий мы искали другие… как ты называешь, измерения, и они стали первой разумной расой, которую нам удалось обнаружить. Мы возненавидели их с первого взгляда. — Он помедлил. — Если их нарисовать, получится что-то вроде маленьких колючих цилиндриков. Но картина не может всего передать. А описать я не могу. — Лицо Бродяги исказила гримаса отвращения.

— Продолжай, — сказал Максвелл. — Что произошло? Они напали на вас?

— Нет. Мы попытались их уничтожить. Мы разбили кристаллические паутины, которые они построили между своими мирами; мы взорвали их солнца. Но все же более четверти из них выжило после нашей первой атаки, и тогда мы поняли, что потерпели поражение. Они были не менее могущественны, чем мы, а в чем-то даже превосходили…

— Погоди, я что-то не понимаю, — перебил Максвелл. — Вы сами напали на них? Стерли в порошок только из антипатии?

— Мы никогда не стали бы жить в мире с этими… — сказал Бродяга. — Просто нам посчастливилось обнаружить их первыми.

Максвелл задумался. А что сказал бы неискушенный островитянин Южных морей о первой атомной войне? Понятное дело, мораль одного общества неприложима к другому. И все же… Неужели сородичи Бродяги, потомки самого Максвелла, люди, исполненные счастья и совершенства, по-прежнему несли пятно греха ветхозаветного Адама? И каким образом они оказались господствующей формой жизни в целой вселенной? Устранив остальных претендентов?