Сегодня пятница.
Только ни в одну из предыдущих пятниц не случалось того, что случается сейчас. Моя мать обращается ко мне:
— Эктор!
— Что, мама?
— Как у тебя дела? — спрашивает она.
Как у тебя… как у тебя…
Я отступаю на несколько шагов, пока не оказываюсь у самой двери.
— Все в порядке, — отвечаю я.
Она кивает. Берет десертную ложку и набрасывается на нее.
— Может быть… может, ты присядешь?
Я придвигаю стул. Добрая минута проходит, прежде чем она опять заговаривает.
— Эктор… — Она обращается непосредственно к ложке. — Надеюсь, ты не станешь возражать, если я тебя кое о чем спрошу. Если ты не захочешь отвечать, я пойму.
— Я не против.
— Ты все еще тоскуешь по ней? — осведомляется она.
— Гм… — Я устраиваюсь поудобнее. — Тоскую по ком?
— По той женщине. Этой твоей танцовщице.
— О! Ты о ней…
Она о Евлалии. О вдохновительнице моего падения. Спутнице всех моих мыслей.
— Я не скучаю по ней. — Меня самого удивляет, что это правда. — Не очень. То есть я… мне очень жаль, что я наделал столько ошибок. Из-за нее. Я сожалею, что заставил страдать тебя…
Каждое слово действует как облако фимиама. Мать протягивает руку и низким напряженным голосом произносит:
— Нет, Эктор. Не извиняйся. Теперь моя очередь.
И она делает нечто такое, чего никогда не делала ни в одну из предыдущих пятниц. Она откладывает столовое серебро.
— Я знаю, тебе нелегко будет в это поверить, — она тряпкой стирает остатки пены с нарукавников, — но я лелеяла надежду, что однажды в нашем пансионе поселится порядочная молодая девушка, которая придется тебе по нраву и… Ну, вот. — Она отворачивается. — Так хотелось, чтобы у тебя в жизни было что-то хорошее.
И вдруг, на самом пике сентиментальных чувств, она разражается хохотом — таким безумным, что у меня замирает сердце.
— Какая глупость, — качает она головой. — Те немногие женщины, что здесь останавливались, вышли из возраста замужества. Они были старые, так-то. Они да молодые мужчины — вот и все наши клиенты.
Схватив со стола тряпку, она вытирает мокрые от слез и смеха глаза.
— Помнишь то утро в саду? — спрашивает она. — С Шарлем?
— Ты вдруг ушла, очень быстро. Я отметил это.
— Не знаю, сумею ли я объяснить. Я стояла, смотрела на Шарля и думала: «Дитя, чистое дитя». И вдруг я… — Она делает глубокий вдох, но в конце у нее перехватывает горло. — Мне вспомнилось, как я стояла на том же самом месте, когда ты был маленьким. Ты тогда тоже копался в грядке. Только ты выкапывал червей. Помнишь?
— Конечно.
— А я стояла рядом и каждый раз, как ты находил червя, говорила: «Какой сочный!», а ты смеялся. И всегда отпускал червя. Я спрашивала: «Разве ты не посадишь их в банку и не возьмешь на рыбалку?» Но нет, ты всегда хотел, чтобы червяк… шел домой, так ты это называл.
Одно очевидно. Слезы, которые сейчас струятся по щекам матери, стоят ей очень дорого.
— Удивительно, — вздыхает она. — Как все это вдруг накатило. Так мило сердцу и так ужасно. Твой смех, которым ты тогда смеялся… весь твой вид. Ты верил нам, Эктор, а мы… — Она трет глаза. — Мы не сделали твою жизнь счастливой.
— Вы старались, как могли.
— Как могли, — повторяет она.
В ее голосе появляются новые нотки: горестные, обжигающие. И чувствуется, что у нее что-то на уме.
— Недавно, — говорит она, — ты спрашивал меня об отце. О том времени, когда он был врачом. Я сама удивляюсь, почему так повела себя. Ты ведь просто хотел знать, разве можно винить тебя за это? Мне кажется… Ох, Эктор, каждый раз, когда я вспоминаю те времена, то вижу лишь конец всего. Потому что твой отец после этого стал другим человеком.
— После чего?
— После того, как умер тот мальчик, — отвечает она. — Который жил в башне.
Глава 38
СЛУЧАЙ ДОМАШНЕГО ШПИОНАЖА
— Как я могла об этом не знать? — Мать мрачно улыбается. — Не думаешь же ты, что у меня совсем нет глаз?
— Но мне казалось, отцу было приказано…
— Когда женишься, Эктор, тогда поймешь. Мужчине может быть сто раз приказано, но никто не прочтет его мысли лучше, чем жена. Небольшое умолчание там, странное колебание здесь — она все замечает. Конечно, всегда воображаешь себе худшее. А потом обнаруживаешь… обнаруживаешь, что это было не самое худшее. Ох, Эктор, — шепчет она. — Так много надо рассказать.
22 мая 1795 года. Следующий день после моего третьего дня рождения, и сначала этот день ничем не отличается от любого другого. Клотильда (наша прежняя служанка) счищает жир с плиты; я строю башню из яичных скорлупок; мать обирает с герани сухие цветки.
Читать дальше