Луи Байяр - Черная башня

По-прежнему тщательно соблюдая дистанцию, Видок опускается на матрас, очень осторожно, так что не шуршит ни одна соломинка.

— Шарль, — произносит он, — вы знаете, почему месье Тепак привез вас сюда?

— Конечно, знаю: потому что я здесь никогда не был.

— Вы понимаете, что месье Тепак умер?

Молодой человек слегка хмурится.

— А, понятно. Он ушел туда, где встретится с мамой и папой.

Его лоб снова разглаживается, и воланчик возобновляет свои полеты от одной ноги к другой.

— Шарль…

Желая то ли выразить сочувствие, то ли пересечь некую незримую черту, не знаю, Видок выбирает этот момент, чтобы протянуть руку. Рука движется в направлении плеча молодого человека, но так его и не достигает. Молодой человек, словно ударенный электрическим током, отскакивает прочь. Отступает на два шага и делает три долгих вдоха. Вся эта последовательность действий имеет ритуальный оттенок, словно он совершает таинство.

— Мне это не нравится. Когда меня трогают. Неожиданно.

— Прошу меня простить.

— Да нет, ничего. Вы ведь не знали.

Видок засовывает руки под бедра. Предоставляет молчанию нарасти, сгрудиться наподобие облаков.

— Что ж, Шарль. Если вы не возражаете, задам вам еще один вопрос. Вы король Франции?

Молодой человек некоторое время смотрит на него — а потом начинает хихикать.

— Что вы такое говорите! — Он качает головой. — У нас ведь уже есть король. Хотя говорят, он толстый и ему трудно ходить. Бедный король.

Видок закладывает руки за шею.

— Шарль, вам когда-нибудь приходилось бывать в Париже?

— Приходилось. Только я думаю, что это происходило во сне.

— Почему вы так думаете?

— Потому что я туда летал.

— А-а! — Из горла Видока вырывается что-то вроде писка. — Что ж, Шарль, мы с доктором Карпантье хотели бы пригласить вас в Париж. В качестве нашего гостя.

— Когда?

— Сейчас.

Его рот дергается.

— Мне понадобится моя куртка.

— Конечно, возьмите ее.

— И еще…

— Что?

— Как вы думаете, Агата согласится, пока меня не будет, присмотреть за растениями?

— А мы ее спросим. Думаю, она не откажется.

— Надо будет подвязать луковицы. После цветения.

— Что-нибудь еще?

В течение нескольких секунд он занят тем, что подбрасывает волан. Потом смотрит на нас и знакомо выпячивает нижнюю челюсть.

— А в Люксембург можно будет заехать?

— Во дворец? Думаю, это несложно устроить.

— Нет, извините, я неправильно выразился. Я имел в виду Люксембургский сад.

— О, как раз на днях мы с доктором Карпантье там прогуливались. Правда, Эктор?

— Ну да.

Это первые слова, произнесенные мною с момента, как я вошел в комнату, — и только теперь Шарль по-настоящему меня замечает. Как будто искупая этот пробел, следующие полминуты он проводит, рассматривая меня. Изучая во всех подробностях.

Наконец он нарушает молчание:

— Так вы там были? А каштаны цвели?

— Каштаны…

Как ответить? «Не знаю»? «Кругом был туман»?

— Да, — говорю я. — Каштаны были в самом цвету.

Он еще некоторое время разглядывает мое лицо.

— Доктор, у меня раньше был кролик, вы на него похожи.

— Кролик?

— Он был очень верный друг, но потом кто-то его съел. Кажется, лиса.

Во второй половине дня мы отбываем в Париж. Не в общей карете, которая доставила нас сюда, а в открытом экипаже, специально нанятом Видоком по такому случаю. Гори в наказание назначается кучером, но единственный протест, который я слышу по дороге домой, исходит от самого экипажа: он скрипит артритными колесами, плюется камнями, швыряется гнилыми грушевыми косточками, а на одном перекрестке — даже черепахой (перевернувшись на спину, та прощально сучит нам вслед лапками).

Рядом со мной, пристроившись в уголке, дремлет Шарль Рапскеллер. В одежде убитого. Тщательно вычищенная круглая шляпа, старомодный жилет, черные штаны и черные шерстяные носки — все это досталось ему прямиком из гардероба Тепака. Самому Шарлю принадлежат лишь сапоги с медными пряжками да сюртук, по счастливому стечению обстоятельств того же желтого цвета, что и брызгающая из-под колес грязь. Но эти вещи безусловно и безошибочно его. Запахнув полы сюртука, он, как только экипаж приходит в движение, засыпает. Единственным признаком того, что внутри желтого панциря находится что-то живое, является его круглое загорелое лицо, торчащее наружу.