Скотт Макбейн - Искусство Игры

Их было три. Они стояли на подстилке из зеленого бархата, потрясающе красивые, с такой же черной лакировкой и так же филигранно выполненные, что и та, которую им показывал Магистр. На крышках мастер Чан выгравировал золотом утонченные изображения. На одной охотничью сцену, на другой городской пейзаж, на третьей окруженный садом храм. Код этих шкатулок был уже давным-давно разгадан, и теперь они стояли раскрытыми. В центре изысканной решетки, помещенной внутрь каждой шкатулки, лежал драгоценный камень — рубин, сапфир, изумруд. Работы исключительной красоты, но Эндрю все же чувствовал легкое разочарование. Ни одна из них не была так совершенна, так западала в память, как шкатулка, которую Магистр показал Коллегам, выбранным для состязания за его пост, в тот судьбоносный вечер. Та была намного исключительнее, более трудная для постижения.

Что там лежит внутри? Тоже какой-нибудь драгоценный камень? Или ничего, как предполагает Магистр? Если там нет ничего, то что же хотел этим сказать мастер Чан? Какую сокровенную тайну желал раскрыть? Эндрю долго рассматривал шкатулки. Жаль, что в мире осталось так мало работ Чана, этого гения. Почти все его творения сгинули в безвестности во время войн, стихийных бедствий или просто из-за человеческого безрассудства.

У двери Эндрю встретил пожилой смотритель в красной музейной куртке.

— Вы хотите посмотреть другие вещи Чана? — Он заметил, как внимательно посетитель рассматривает шкатулки.

— Да, конечно.

— У нас, кроме этих шкатулок, есть две вазы. Они великолепные. В других музеях вы таких не увидите.

Он провел Эндрю в зал, меньший, чем первый, со стенами того же цвета. В центре, за экраном из сверхпрочного стекла, стояли две прекрасные вазы. Их великолепно освещали сверху солнечные лучи, падающие через прозрачный потолок. Вазы небольшие, примерно полметра высотой, причудливой формы. Узкое основание далее кверху расширялось, образуя утолщение, похожее на дыню, чтобы затем снова сузиться, а в самом верху расшириться. Основными цветами здесь были белый и кобальтовая синь. Материал — тончайший фарфор эпохи династии Цинь. Друг от друга вазы отличались лишь изображениями на одной стороне в центральной части. На другой у обеих ваз была нарисована веточка цветущей вишни. Ослепительно белый и рубиново-красный цвета оставались такими же чистыми и свежими, как и в день их создания.

— Садитесь, посмотрите, — произнес старик, показывая на мягкий диванчик. И сам сел рядом.

На первой вазе изображены дети, танцующие вокруг шелковичного дерева на фоне пасторального пейзажа. На переднем плане — деревенские старики, на заднем виднелись высокие горы. Здесь Чан превзошел самого себя совершенным мастерством, с каким изобразил детскую непосредственность и беззаботную легкость танца. Дети плавно двигались, откинув назад головы, слегка наклонившись. Лица оживленные, возбужденные. Сцена излучала такую радость, что казалось, вот-вот раздастся детский смех. Однако тут все было не так просто. Уникальность ансамбля состояла в том, что изображения на вазах были связаны. На первой один из танцующих мальчиков оглядывался. И в отличие от других детей его взгляд был задумчивый, почти грустный.

Мальчик смотрел на человека, изображенного на другой вазе, судя по одежде, мастерового, который взошел на арочный мост и держит путь к высоким горам на заднем плане, начиная долгое опасное путешествие. Рука вскинута в прощальном приветствии. Это отец мальчика. Очень трогательная сцена. Отец уже почти пересек мост и оглянулся, чтобы посмотреть на сына в последний раз.

Эндрю разглядывал вазы, ошеломленный их необычной красотой. Он не сомневался, что человек на мосту — сам мастер Чан. Изображение на каждой вазе казалось законченным, но подлинный смысл все приобретало, только если их ставили рядом.

— Что вы о них знаете? — спросил он смотрителя.

— Рассказывают, что однажды богатый купец попросил мастера Чана расписать две очень красивые старинные вазы. Причем настаивал, чтобы Чан изобразил там и себя. Видимо, он решил, что так вазы будут стоить дороже. Чан исполнил заказ. Но купец остался недоволен, потому что мастер изобразил сцену, где он покидает своего сына. Как будто навеки. Но ведь это трагедия, и никто не захочет купить вазы. Разгневанный богач потребовал объяснений.

— Что ему ответил Чан?

— Он опечален тем, что купец слишком привержен мирским благам и потому не способен видеть суть вещей. Не способен увидеть истинную красоту ваз. Он сказал, что лишь отказавшись от чего-либо самого важного для себя, ты сумеешь постигнуть его истинную ценность. Говорят также, что Чан процитировал купцу слова великого даосиста: «Опутанный цепями страсти видит внешних явлений лик. И лишь неустанно освобождаясь от стремлений, узрит сокровеннейшее».