Джонатан Келлерман - Выживает сильнейший

Из машины выбрался еще до того, как детектив успел выключить двигатель. Не терпится? Достижений захотелось?

В отличие от спутника следит за своей внешностью. Стройный, волнистые темные волосы. Длинноваты, но совсем недавно аккуратно подровнены. Чистая гладкая кожа, квадратная челюсть. Глаза – светлые, огромные.

Ищущие глаза.

Если он таков и со своими пациентами, то как ему удается успокоить их?

Может, у него их и немного.

Мнит себя детективом.

В белой майке под голубой ветровкой, в отглаженных брюках – он походит на университетского профессора, пытающегося выглядеть этаким рубахой-парнем.

Подобные типы вечно ладятся под прямодушных, для которых все люди равны, но сами они прекрасно отдают себе отчет в собственном превосходстве и умеют держать дистанцию.

Интересно, подумал темнокожий, псих и в самом деле такой? Направляясь в сторону Брентвуда, он опять принялся размышлять о быстрой, стремительной походке второго объекта своих наблюдений.

Да, энергии ему не занимать.

За все это время никто даже не приблизился к разгадке того, что случилось с Айрит.

Но псих рвется вперед – похоже, он оптимист.

Или же дилетант, наивно верящий в то, что умнее его – нет.

Высадив меня, Майло отправился в Управление. Еще на ступенях лестницы, ведущей ко входу, я услышал визг циркулярной пилы, развернулся и зашагал через сад к мастерской, которую Робин устроила позади дома. У двери тявкал Спайк, наш маленький французский бульдог, посматривая на меня влажными бусинами глаз. Проходя мимо, я потрепал его по загривку.

Мастерская занимала маленькую крытую черепицей пристройку под белой, как и сам дом, штукатуркой. Я вошел. Падавшие через широкие окна косые лучи солнца наполняли помещение светом. Вдоль стен комнаты расставлено множество гитар на различной стадии завершения; воздух напоен острым ароматом свежераспиленного дерева. Робин стояла у рабочего стола, направляя под диск пилы кленовую доску. Пришлось дожидаться, пока она покончит с этим и выключит рубильник. Ее золотисто-каштановые волосы были собраны в пучок, фартук покрыт слоем мельчайшей древесной пыли. Майка намокла от пота.

Отряхнув руки, Робин улыбнулась. Я сделал шаг и поцеловал ее в щеку. Она чуть отвела голову, чтобы тыльной стороной ладони смахнуть проступившие на лбу капельки.

– Удалось что-нибудь узнать?

– Нет. – Я кратко рассказал о поездке в парк, о спрятанной между соснами прогалине. Улыбка сошла с ее лица.

– Ужас! Теперь всем родителям по ночам будут сниться кошмары. Что ты намерен делать дальше?

– Майло просил меня ознакомиться с материалами.

– Давненько тебе не приходилось заниматься такими задачами, Алекс.

– Согласен. Приступлю-ка я прямо сейчас, если ты не против.

Выходя из мастерской, я чувствовал на себе ее взгляд. Через три часа мне стало известно, следующее:

Мистер и миссис Зев Кармели арендовали дом на приличной улице в Беверливуде. Сейчас они жили там с единственным теперь их ребенком, семилетним сыном по имени Одид. Мистеру Зеву Кармели тридцать восемь лет, родился он в Тель-Авиве, чиновник дипломатической службы. Супруга Лора четырьмя годами моложе, уроженка Марокко, но росла и воспитывалась в Израиле. Преподает иврит в еврейской дневной школе района Вест-сайд.

Семейство прибыло в Лос-Анджелес двенадцать месяцев назад из Копенгагена, где Кармели три года проработал в качестве атташе израильского посольства. За два года до этого он служил в посольстве в Лондоне, защитил в Лондонском университете докторскую по международным отношениям. Сам глава семьи, его жена и сын Одид свободно говорят по-английски. Айрит, по словам отца, умела «относительно неплохо изъясняться».

Вся дальнейшая информация о дочери записана со слов мистера Кармели.

Проблемы со здоровьем начались у девочки после перенесенного в шестимесячном возрасте гриппа. Отец считал Айрит «несколько незрелой, но всегда примерной девочкой». Термин «задержка умственного развития» в бумагах не встретился мне ни разу, только в представленном школой, официально именовавшейся «Центром развития», отчете успеваемости фиксировались «множественные трудности в учебе, значительное повреждение слуха, включая полную глухоту правого уха и некоторое – вплоть до среднего – замедление процесса развития».

Как Майло и говорил, Кармели упорно настаивал на том, что никаких врагов в Лос-Анджелесе у него нет, и наотрез отказался отвечать на вопросы, связанные с его работой или о политической ситуации на Ближнем Востоке.