Деон Мейер - Остаться в живых

По неподтвержденным данным, Мпайипели получил от своего знакомого в Кейптауне сверхсекретные разведданные и направляется на север. Сегодня утром в сильную грозу он прорвал оцепление у Трех Сестер. В настоящее время его местонахождение неизвестно.

В своем заявлении бригадир Морапе характеризует Мпайипели как вспыльчивого, несдержанного скандалиста, который стал такой проблемой для АНК, что его исключили из тренировочной программы. Вот что он сказал: «Меня не удивляют заявления о том, что он работал на наркосиндикат в Кейптауне. Такая работа отлично подходит его психопатической натуре».

— «Психопатическая натура», — негромко повторила Аллисон и покачала головой. В наши дни все стали психиатрами!

Как вовремя госпожа министр нашла отставного бригадира!

Колеса завертелись, огромная государственная машина выпускает пар. У Мпайипели нет ни малейшей надежды.

И тут зазвонил мобильник.

— Аллисон Хили.

— Говорит Затопек ван Герден. Вы меня искали, — прозвучал довольно воинственный голос.

— Спасибо, доктор, что перезвонили. — Она старалась говорить бодро и весело. — Дело касается мистера Тобелы Мпайипели. Я бы хотела задать вам несколько…

— Нет, — сухо и раздраженно ответил ван Герден.

— Доктор, прошу вас…

— Не называйте меня доктором.

— Пожалуйста, помогите, я…

— Откуда вы узнали, что мы с ним знакомы?

— Мне сказал Орландо Арендсе.

Ван Герден молчал так долго, что Аллисон уже решила, что он бросил трубку. Ей хотелось еще раз позвать его, но она не знала, как к нему обратиться. Неожиданно он подал голос:

— Вы сказали, Орландо Арендсе?

— Совершенно верно, он…

— Наркобарон.

— Да.

— Орландо говорил с вами?

— Да.

— А вы смелая, Аллисон Хили!

— Ну…

— Где хотите встретиться?

Чуть южнее Петрюсбурга, в долине реки Рит дорога мягко вьется между холмами Свободного государства и делает несколько широких петель, а потом снова летит вперед прямо, как стрела. Этого достаточно, чтобы снова сосредоточиться на мотоцикле; мотор работает как часы, несмотря на жару, вселяя уверенность. Теперь он полностью слился с машиной, мотоцикл казался продолжением его тела. Он понял, что может ехать бесконечно, не только до Лусаки, а еще дальше, на север, день за днем. Только он, мотоцикл да дорога на горизонте. Теперь Тобела понимал белых клиентов, которые взахлеб рассказывали о своей неизлечимой страсти к мотоциклам.

И время суток было его любимое. Ранний вечер.

Солнце ласково лило свой мягкий оранжевый свет, как будто знало, что задача на сегодня почти выполнена.

Тобела полюбил ранние вечера в Париже, в те два года одиночества и заброшенности, которые последовали за падением «железного занавеса». Тогда он тоже пал; его участь причудливо переплелась с участью Берлинской стены. Он был избранным наемным убийцей, любимчиком Штази и КГБ, а стал обыкновенным безработным с неоконченным средним образованием. Он путешествовал по всему миру, не стесняя себя в средствах, и вдруг оказалось, что у него на счете последние тридцать долларов и новых поступлений не предвидится. Он привык взирать на простых смертных свысока, но сам быстро скатился на самое дно. Он злился на весь мир, не в силах смириться с новыми правилами игры. Наконец, он перестал жалеть себя и отправился искать работу, как обычный скромный труженик. Месье Мерсерон попросил его показать руки: «Эти руки никогда не работали, но они созданы для труда». Тобела получил работу на Монмартре. Он был грузчиком в пекарне, дворником в цветочном магазине, носильщиком. Он протирал огромные механические смесители, рано утром развозил хлеб в булочные, перетаскал неисчислимое количество теплых багетов. Запах свежеиспеченного хлеба, чудесный аромат, стал для него ароматом Парижа: свежим, экзотическим и чудесным. А по вечерам, когда солнце садилось, весь город готовился к ночи, люди возвращались с работы домой, и Тобела возвращался в свою квартирку на первом этаже дома неподалеку от музея Сальвадора Дали. Ему приходилось долго идти пешком. Он поднимался по лестнице к Сакре-Кёр, собору Сердца Иисусова, садился на верхнюю ступеньку, ощущая приятную усталость, и наблюдал за тем, как сумрак искусно, словно опытный любовник, овладевает городом. Звуки становились громче, цвета понемногу серели; невдалеке нависал величественный Нотр-Дам, извивалась Сена, солнце отсвечивало золотом на куполе Дома инвалидов. Одиноко и величественно высилась Эйфелева башня, а на востоке — Триумфальная арка. Он сидел до тех пор, пока все символы Парижа не исчезали в темноте и в небе над городом не зажигались звезды. Сцена переходила в сказочный мир без измерений.