Александр Каменецкий - Последний пророк

Берег оказался близко, метров сто или меньше. Каменистый, пустой, без признаков жилья. Голые скалы. Кустарник, валуны. Мы выбрались на сушу, целые и невредимые. Останки яхты погасли, снова вышла луна. Серебристое море по-прежнему равнодушно плескалось у наших ног. В лунном рассеянном свете камни и островерхие скалы казались нереальными, инопланетными. Тишина была настолько густой, что звуки нашего тяжелого дыхания с трудом просачивались сквозь нее. Дикий берег, ни огонька, ни лодки. И приближаться к людям небезопасно.

— Господи, что теперь? — Таня дрожала, прижавшись ко мне. Хрупкое, холодное, мокрое тело. Оно билось, толкая меня в грудь отвердевшим плечом. — Куда нам теперь идти?

Жан-Эдерн внимательно озирался по сторонам, держа на руках моего Ежа.

— Кажется, это район Эль-Кантаи… Километров десять — пятнадцать до города. Насколько я знаю, Эль-Кантаи все еще контролируют правительственные войска. Нужно подняться по склону, там должна быть дорога. Идемте!

— Может, подождем до утра? — виновато попросил Гюнтер. — Es tut mir sehr weh.

Вид у него был усталый и побитый. На нижней челюсти — огромная алая ссадина.

— Только потеряем время, — отрезал Жан-Эдерн, поднимаясь.

Подъем: крутой и каменистый. Тропу в лунном свете было видно не так уж плохо, но она осыпалась под ногами, подошвы скользили. Какие-то мерзкие колючие растения царапали тело, норовили достать до глаз. Жан-Эдерн, посадив Машку на шею, карабкался первым. За ним — Таня, я и Гюнтер — в хвосте. Вздыхал, стонал, охал. Внезапно Таня покачнулась и с криком, заскользив, начала съезжать куда-то вбок.

— Ч-черт! — Я бросился к ней, едва успев ухватить за плечо. — Что с тобой?

— Помогите, помогите, — хрипела Таня, пытаясь свободной рукой поймать мою.

Ее ноги болтались в пустоте.

— Жан-Эдерн! — крикнул я. — Сюда, скорее!

Вместе мы с трудом вытащили Таню на тропу. Бедная моя девочка попыталась встать и тут же упала.

— Мамочка, что с тобой?! — Машка бросилась к ней.

— Ничего… нога… подвернула, кажется… пройдет…

— Отойдите, не трогайте ее!

Жан-Эдерн уселся рядом с Таней на корточки. Мы сгрудились за его спиной.

— Так больно?

— Ай!

— А так?

— А-аа!!

— Ясно… — после паузы. — Перелома нет, кость цела. Обыкновенный вывих. Don't cry, honey. Вам придется нести ее, парни.

— Простите меня, ребята, — сквозь слезы простонала Таня.

— У вашей жены хорошие связки, — уважительно заметил мне Жан-Эдерн. — Все могло быть гораздо хуже. Она спортсменка?

— Йог, — ответил я. Жан-Эдерн улыбнулся:

— Моя бабушка говорила: «До свадьбы»… Это правильно по-русски? Mariage, свадьба!

— Правильно, правильно… — всхлипнула Таня.

— Тогда вперед!

Мы с Понтером понесли Таню на плечах. Держась друг за друга, за Жан-Эдерна, скользя и спотыкаясь.

— Ты очень легкая russische Frau, — прохрипел, отдуваясь, Гюнтер, когда мы примерно через час оказались наверху. — Русские фрау обычно очень большие?

— Большую ты бы не вытянул, — тихонько ответила Таня. Гюнтер ее, кажется, понял.

Дорога действительно была — широкое и гладкое скоростное шоссе. Никаких древнеримских via. Никаких машин. Обессиленные, упали у обочины. Жан-Эдерн потребовал, чтобы мы отползли в кусты. Спросил шепотом:

— Болит нога?

— Не очень, — соврала Таня. Думаю, ей было невыносимо больно. Но держалась. Откуда в ней, капризной и избалованной, вдруг взялось столько стойкости?

— Дай-ка я попробую, девочка…

Он отломил от ближайшего кустарника толстую ветку и принялся обрезать карманным ножиком длинные колючки.

— Что вы собираетесь делать? — удивился я.

— Кое-чему научился в Камбодже… Нас осталось тогда пять человек в джунглях. Мартышки устроили засаду, перебили почти всех. Лейтенанта контузило. Его звали Пьер… Пьер Бодлер, как поэта. Мы сделали из лиан носилки и несли Пьера на руках. Хороший был парень, песни любил петь. Убили его в Анголе… Привязали к столбу, разрезали живот и натолкали туда соломы. Когда мы пришли, на нем были мухи, сплошным слоем мухи, рой… Ладно… Тогда в джунглях мы наткнулись на одну деревню. Все разбежались, остался только один старик монах. Так и стоит сейчас его лицо перед глазами… Маленький, тощий, желтый, уродливый. Передние зубы торчат вперед, как у хомяка. Какая крыса мерзкая, я еще тогда подумал. Храм сожгли — кто-то постарался до нас. И этот монах сидел на каменном крыльце, засыпанном пеплом. Один-единственный. Нас не боялся. Он вообще, по-моему, никого на свете не боялся. Перебирал четки. Взгляд его меня поразил. Вроде человеку совершенно наплевать на жизнь, на смерть… Мы для него — как тени. Поднял глаза, а смотрит куда-то сквозь. Как будто нас вообще нет. Мы тут стоим, понимаете, с оружием, пятеро здоровых мужиков, кровью перепачканные, злые как черти, а он нас не замечает! Мне его, честно говоря, страшно захотелось пристрелить. Вот за этот взгляд… Короче говоря, мы положили Пьера перед ним, молча. Он ничего не спрашивал. Тоже молча достал из-под своей рясы какие-то иголки, травы… Я наблюдал очень внимательно… Больно так?