Сара Рейн - Темное разделение

— Только шесть часов, сейчас еще не очень темно. Мы же не на ночной разбой идем. В любом случае, у нас с собой два больших фонаря, каждому по одному, и все, что мы будем делать, — это осмотрим комнаты и заглянем в колодец. Так что мы вернемся домой еще до семи и вкусно поужинаем.

Она снизила скорость на перекрестке и посмотрела по сторонам. Затем сказала довольно резко:

— Ты знаешь, Сим, что бы там ни случилось в Мортмэйне, и эти голоса в голове — я думаю, с этим покончено. Ты так не думаешь?

Симоне тоже казалось, что все кончилось, хотя она и не была абсолютно уверена. Она не говорила об этом, но два последних часа у нее было такое ощущение, что нечто крайне важное ушло — нечто такое, что ничем не заменить. Вместо этого она спросила, не должны ли они позвонить в полицию.

— Я думала, что ты это сделаешь.

— Хорошо, может быть, позвоним. Но я хочу, чтобы сначала мы посмотрели сами. Будет довольно трудно объяснить все это, если там не будет… если в Мортмэйне не будет никаких следов ребенка. А еще если понаедут репортеры…

— Да, я поняла.

— Мы ведь едем в верном направлении?

— Да, но тебе нужно повернуть здесь, за этим деревом.

Было немного странно возвращаться в Мортмэйн, и Симона была в замешательстве. Они ехали по крутой, узкой дороге, машина подпрыгивала на рытвинах и тонула в глубоких колеях.

— Могла бы выбрать место попроще для своих тайных опытов, — пошутила мама. — Не повредить бы подвески, но мы все-таки подъедем как можно ближе; мне не хватит сил карабкаться по грязным холмам в темноте.

Они не добрались до вершины, но проехали больше половины подъема. Они закрыли машину и пошли наверх пешком; Симона крепко держалась за мамину руку. Холодный ветер дул в лицо, большие темные облака неслись по небу, деревья потрескивали и шелестели листвой. Симона старалась не думать о том, что шелест деревьев был похож на коварные шипящие голоса в Мортмэйне.

Казалось, что маму не пугает атмосфера Мортмэйна; напротив, Симона подумала, что она с интересом его разглядывает.

— Это совершенная, прекрасная готика, посмотри! Я не удивлена тем, что ты захотела пофотографировать здесь. Мы должны проявить твои пленки завтра. Когда же это было построено?

— Я не знаю, но Мортмэйн означает «мертвая рука».

— Правда? Да, похоже на то. Откуда ты знаешь? Я думала, что занятия по французскому начнутся только в следующем году.

— Ну, я нашла это в словаре, — смущенно сказала Симона, но мать только промолвила:

— А, понятно. Я думаю, что у этого здания довольно интересная история, в самом деле. Господи, здесь ты вошла? Жутковато, честно сказать, бедная моя девочка. Все же интересно было бы узнать о людях, что жили здесь прежде, до того как здание стало работным домом, как ты думаешь? Я думаю, в семнадцатом или восемнадцатом веке здесь жила семья с дюжиной детей, собаками, лошадьми, слугами и всем остальным. Здание тогда, должно быть, выглядело иначе. Давай зайдем внутрь. Возьми этот фонарь, а я возьму тот, побольше.

Фонари вырвали из тьмы два острых треугольника света, и Симона забеспокоилась, что она не сможет найти комнату с колодцем, ей даже подумалось, что комнаты вообще может не оказаться, но когда они открыли дверь и увидели полусгнившую лестницу, она узнала коридор, ведущий в Женский цех.

Теперь, когда мама была рядом, прогулка по Морт-Мэйну стала почти приключением. Мама любила старые здания: любила узнавать их историю, их прошлое, то, какие люди жили там и как они выглядели, когда были молоды. Симона ни от кого прежде не слышала, чтобы называли дома и строения «молодыми», как делала это мама. Дома от этого казались иными.

Но Мортмэйн не казался иным. Ничто не могло заставить исчезнуть ощущение, что за тобой следят, и эти ужасные железные печи, неожиданно возникающие в темных углах, и чувство, что здесь призраки жарко шепчутся в темноте и строят козни, чтобы поймать тебя, потому что они ненавидят в тебе человека современного, с его современной жизнью…

Когда они подошли к двери Женского цеха, Симона заколебалась, ей на мгновение показалось, что тихие злые голоса шепчут во мраке: мы знали, что ты вернешься, Симона…

Но затем она услышала только веселый мамин голос: она говорила, что нужно будет вернуться сюда летним днем, чтобы получше рассмотреть прекрасную резьбу на панелях, и до чего возмутительно, что все это так запущено. Как бы между прочим, она спросила:

— Все в порядке, Сим?

— Да, но только я подумала, что слышу…