Дэвид Пис - 1977. Кошмар Чапелтауна

Радкин:

– Какого хера ты здесь делаешь?

Мне видится Бобби, разбитые яйца и красная кровь на белых детских щеках, тормоза, сработавшие слишком поздно.

Слишком поздно.

– В чем дело? Что такое?

Но Радкин пялится мимо меня на вход в ванную, на Дженис, сидящую на полу:

Голую и искусанную, с красными полосами на груди и на животе.

Эллис стоит с открытым ртом, вывалив язык.

– В чем дело?

– Новый случай.

Я поворачиваюсь и закрываю дверь прямо у них перед носом.

В ванной я говорю:

– Мне надо идти.

Она молчит.

– Дженис?

Тишина.

– Милая, я должен идти.

Тишина.

Я беру с кровати одеяло, несу в ванную и накрываю ее.

Я наклоняюсь и целую ее в лоб.

Потом я возвращаюсь к двери и открываю ее – они по-прежнему стоят на площадке и заглядывают мне через плечо.

Я закрываю дверь и проталкиваюсь между ними. Вниз по лестнице – и в машину.

Я сижу на заднем сиденье, яркий солнечный свет прямо в лицо.

Радкин – за рулем.

Эллис все оглядывается на меня, улыбается, ему неймется начать, но это – машина Радкина, и Радкин за рулем, так что он сидит молча.

А я смотрю из окна на Чапелтаун, на деревья, на небо, на магазины, на людей. Мне кажется, что я под наркозом.

Если это снова он, то ощущения совсем другие.

Пусто, у меня в голове пусто.

Деревья зеленые, а не черные.

Небо синее, а не кровавое.

Магазины открыты, а не заколочены.

Люди живые, а не мертвые.

Полдень в другом мире.

Я думаю о Дженис:

Деревья черные.

Небо кровавое.

Магазины заколочены.

Люди мертвы.

Милгарт, Лидс.

Суббота, 4 июня 1977 года.

Полдень.

Все в сборе:

Олдман, Ноубл, Олдерман, Прентис, Гаскинс, Эванс вместе со своими отрядами.

И Крейвен.

Я ловлю его взгляд.

Он улыбается, потом подмигивает.

Я мог бы убить его прямо сейчас, здесь, в зале заседаний, до обеда.

Он наклоняется к Олдерману и шепчет ему что-то на ухо, похлопывая себя по нагрудному карману. Оба смеются.

Три секунды спустя Олдерман бросает на меня взгляд.

Я смотрю на него в упор.

Он отводит глаза с легкой улыбкой.

Черт.

Они все шепчутся между собой. Я теряю терпение:

Помойка, черное длинное бархатное платье на помойке.

Олдман заводит:

– Сегодня утром, без четверти семь, разносчик газет услышал крики о помощи, доносившиеся с помойки у храма Сикхов в переулке Боулинг Бэк, в брэдфордском микрорайоне Боулинг. Он обнаружил тяжело раненную Линду Кларк тридцати шести лет, лежавшую на земле. У нее был проломлен череп, а также имелись колотые ранения в области живота и спины. Предварительное заключение показало, что черепно-мозговые травмы были нанесены молотком. Она была немедленно доставлена в больницу Пиндерфилд в Уэйкфилде, где и находится в данный момент под круглосуточной полицейской охраной. Несмотря на тяжесть нанесенных ей ранений, миссис Кларк смогла дать нам кое-какую информацию. Пит.

Она лежит на животе на помойке, ее лифчик задран, трусы спущены, его штаны – тоже.

Ноубл встает:

– Миссис Кларк провела вечер пятницы в клубе «Мекка», в центре Брэдфорда. Покинув «Мекку», миссис Кларк направилась к стоянке такси и заняла очередь, она собиралась ехать домой, в Бирли. Поскольку очередь была очень длинной, миссис Кларк решила пойти пешком и попытаться поймать машину по дороге. Некоторое время спустя к обочине подъехала машина, и водитель предложил подвезти миссис Кларк до дома. Она согласилась.

Ноубл замолкает, оглядывается на Джорджа.

Он кончает себе в ладонь, потом режет ее.

– Господа, мы ищем автомобиль марки «Форд-кортина-2», седан, белый или желтый, с черной крышей.

Мы вскакиваем на ноги, почти бегом направляясь к выходу.

Треугольник кожи, кусочек плоти.

– Водитель – белый, лет тридцати пяти, крупного телосложения, ростом около шести футов, волосы светло-каштановые, до плеч, широкие брови и пухлые щеки. Очень большие кисти рук.

На потом.

Комната – в огне.

ПОПАЛСЯ, ГАД, ПОПАЛСЯ.

Я смотрю на Радкина, нервного, бесстрастного, за много миль, много лет отсюда.

Но что-то не так.

– В данный момент осматривается место преступления, проверяются отпечатки шин, наши брэдфордские коллеги ходят по домам, опрашивают потенциальных свидетелей, – говорит Олдерман.

Стук в дверь, тысячи раз в тысячи дверей, тысячи жен, косящихся на мужей, бледных, как простыни, тысячи простыней.