Это было прощание с жизнью.
Потому что давно нужно повернуть обратно.
А здесь он сам, добровольно засовывал себя в котел с дымящейся серой. Совершал непоправимое безумие, — собственными ногами. Приближая себя к своему концу.
Должно быть, разум в нем, через какое-то время отключился, уступив место тому, что называется долгом. Какому-то автомату, который находится в каждом человеке, и призван выполнять программы.
Была программа, — идти за Гвидоновым. И автомат ее выполнял. Помимо его воли.
Поэтому, пока разум умирал в профессоре, ноги несли его вперед. Усугубляя процесс…
И только когда они стали подкашиваться. И мир перед глазами качнулся, — чтобы уплыть от него навсегда, только когда наступил последний миг, когда солнечный день превратился в яркий свет прожектора, который стал гаснуть, — только тогда снова в нем слились в прощальном рукопожатии, то, что было раньше его разумом, и то, что было раньше его телом.
— Но сейчас-то с вами все нормально? — спросил Гвидонов.
— Сейчас, да… Но хочется поскорее уйти отсюда, чтобы забыть все это, как страшный сон.
— Что, вы думаете, с вами было?
— Я ничего не думаю. Я отдыхаю… И чем я дальше буду от этого места, тем мне будет лучше.
— Вы не считаете, что столкнулись с чьим-то внушением?
— С чьим?
— Тогда, возможно, с природной аномалией?
— Вы говорите ерунду… Примите совет, — забудьте об этом. И давайте выбираться отсюда. Никаких контрабандистов здесь нет. Тем более, — никакой школы боевых искусств. А есть или испарение от земли. Или какие-то растения, способные давать такую реакцию. Или что-то в этом роде…
Если честно, — Гвидонову самому было не по себе.
Вернее, какая-то лень поселилась в нем, или какая-то усталость. Когда все окончательно становится по-фигу.
И есть хотелось. Чего-нибудь горячего. Хотя бы вчерашнего супа из консервированного лосося. Хотелось увидеть знакомый вертолет, и родное болото, в котором так симпатично квакают лягушки. Позагорать часик после сытного обеда, перед тем, как завестись и тронуться в обратный путь.
Сдались ему ядовитые растения, испарения из земли, от которых исходит такая нервная реакция. Или еще что-то, что нарушает правильную работу организма.
Приводя его в негодность.
Хотелось не думать об этом месте, — забыть его. Как забывают содержание сна, когда просыпаются утром. И видят перед собой настоящий день, — а не какой-то там извращенный вымысел.
Тем более, что здесь, на самом деле, нет ни контрабандистов, ни монахов.
Так, спрашивается, на кой черт стараться?.. И ради кого?
5.
Если бы Гвидонов был личностью творческой, не подконтрольной никому, кроме собственного «я», был каким-нибудь художником, писал бы «Явление Христа народу», каждый божий день, подчиняясь только внутреннему влечению, расположению созвездий в своем личном космосе, — он бы на этом остановился.
На вредных газах, выходящих из-под земли, и влияющих на сознание человека.
Этого бы хватило, чтобы прислушаться к собственному глубинному зову, — и желанию.
Когда все в душе протестовало против прогулок по этой чуждой ему местности. Которая теперь виделась некой клоакой, сродни городской помойке, которая смердит, и где под ногами все время попадаются использованные женские прокладки.
Но дело в том, что Гвидонов не был художником, — хотя какое-то внутреннее «я» у него все-таки имелось.
Которое изо всех сил возмущалось и протестовало.
Потому что Гвидонов не первый раз уже наступал на горло этому избалованному собственному «я».
Делал, не как хочет оно, — а как было нужно.
«Нужно», — вот некий магический артефакт, которому он привык безропотно подчиняться. Был план, составленный за ночь, и прошедший к утру все внутренние инстанции. Все визы были проставлены, все сомнения преодолены, — план нужно было выполнять. На то он и план.
Поэтому он снова скомандовал: «Подъем», — оставил с поверженным и впавшим в дрему профессором одного из лягушатников, для помощи, и двинул свою экспедицию по знакомому, не пройденному до конца, маршруту.
Но на этот раз шел впереди.
Шел и шел. Время было. Сухой паек они с собой взяли. Можно было так плутать хоть до вечера, — преодолевая собственную брезгливость.
Что он и собирался сделать.
На зло себе.
Его команда вытянулась следом. За ним, — охранник. Дальше, — незаметный Петька, соблюдавший дистанцию между начальником и подчиненным, за ним, — двое лягушатников, потом — охранник, за ним — еще двое местных. И опять — охранник.
Читать дальше