— Чужая душа потемки, — ответил ему Петька.
— Разговорчики… — прикрикнул на них Гвидонов. — Еще двое или трое. Не прозевайте.
Произошедшее боестолкновение как-то подействовало на нападавших. Потому что переговоры они прекратили.
— Давай так, — сказал Петьке Третий, — я выскочу, пальну куда-нибудь, а ты смотри…
— Нормально, — согласился он, — поехали.
Гвидонов не стал им мешать. Потому что они все делали правильно.
Третий вдруг заорал не своим голосом, подпрыгнул на месте, вскочил на ноги, дал короткую очередь в лес, и — побежал в сторону места, где взорвались две гранаты. Метров через десять он опять дал короткую очередь, подпрыгнул, и стал подать за кочку, которую, по всей вероятности, присмотрел заранее.
В это время раздался ответный огонь. Из одного ствола.
Рядом с Гвидоновым сухо сработала снайперская винтовка.
— Еще один, — доложил ему Петька.
Третий дернулся из своего временного укрытия и одним махом переместился в то место, над которым витал еще пороховой дым.
— Двое, — закричал он оттуда. — И один ствол.
Тогда Гвидонов поднялся на ноги, отряхнул с колен прилипшую к брюкам сосновую труху, — и пошел в психическую атаку.
Это было и отступление и психическая атака одновременно. Враг был со всех сторон, — его не становилось меньше.
Но в той стороне, откуда они пришли, и куда сейчас двигался Гвидонов, — его было меньше. Там его было значительно меньше, этого самого врага, — один или два человека. Один, или два, если тот лягушатник, которого они оставили рядом с профессором, присоединился к общей компании.
Но враги, это те, которые сейчас уставились в его спину, — впереди же была ерунда. Нечто потешное, напоминавшее забавную детскую игру, или беспроигрышную лотерею, где главный приз был гарантирован ему заранее.
Сзади могли выстрелить в спину. Никакой Петька не поможет, если они решат нажать на свой курок.
Раскаленный до красна тупой наконечник пули, рассекая собой летний податливый воздух, издавая тонкий свистящий звук, остающийся сзади, полетит к его широкой спине, пробьет, раздробив, позвоночник, раскурочит внутренности, пробьет грудь, — и снова покажется белому дню, своей окровавленной счастливой мордой.
Тогда подкосятся ноги, встанет он, сорокасемилетний, на колени, взглянет последний раз в голубое небо, — и навсегда припадет к прелой от жары сермяжной земле.
Когда еще хочется пожить. Попрыгать, поскакать, подышать, покомандовать, подвигаться, — посуетиться в этом мире. Полном сплошных удовольствий.
— Эй, — крикнул, чтобы отвлечься, Гвидонов, — явка с повинной еще считается. Выходи, стрелять тебя не будем!
Он шел, изо-всех сил стараясь идти медленно, стараясь не сорваться на бег, на зигзаги и на падения, чтобы те, сзади, могли промахнуться.
Но держал марку, держал свой форс, — шел не спеша.
— Да пошел ты, — ответили из леса ему.
И следом показался Иваныч, бригадир лягушатников, без ствола, но с охотничьим ножом в руке.
Он не боялся в каком-то приступе праведного отчаянья, ни Гвидонова и его ребят-профи, ни тех, кто пристально наблюдал за происходящим.
— Лучше мочи меня сейчас, начальник, — сказал Иваныч, выпрямившись, раздвинув грудь, и растопырив руки, сделав из себя мишень, лучше не придумаешь. — Мочи, потому что пощады для тебя не будет.
— Да что на вас нашло? — спросил Гвидонов, останавливаясь. — Могли бы сто баксов получить. А так, одни неприятности.
— То, что нечего тебе здесь делать. Не вышел ты рылом, чтобы ходить сюда. Когда тебя никто не звал.
— Где же ты раньше был? — спросил Гвидонов. — Мог бы пораньше об этом предупредить. Мы бы назад и повернули. От греха… А так, одни неприятности. Из-за этого.
— Не знаю, раньше… — сказал, с каким-то беспредельным упрямством в голосе, Иваныч. — Но сейчас ты никуда дальше не пойдешь. Ты или я…
— Скорее ты, — ответил Гвидонов, тронулся с места, и пошел к бригадиру, стараясь не спешить, и не сорваться на бег.
Такая убогая истина, — единоборство. Когда намеренье человека, — это его центр тяжести. Не хочет нанести удар, — центр тяжести в одном месте. Хочет нанести удар, — центр тяжести в другом месте.
Такая обалденная истина. Плюс немного тренировки.
И видно, — кто перед тобой. Все его желания, — как на ладони…
Этот Иваныч хотел ударить. Исполнить напоследок свое предназначение.
Хотя был уже не жилец. Кому нужно возиться с таким фанатиком. И тащить на себе такого через всю тайгу. Когда ничего интересного он больше ничего не скажет, — о своих кровавых замыслах.
Читать дальше