Ян Валетов - Путь Проклятого

Примипил вздохнул, завозился в сумраке, гремя мечом о камень, снова вздохнул – подбирая слова, собираясь с мыслями.

– Я старше тебя, прокуратор, я долго шел к тому, чтобы стать тем, кем стал, и ты знаешь, что на этом пути я никогда не был трусом. Это худшая война в моей жизни. Когда под Ершалаимом мы бежали в первый раз, я был третьим из центурионов первой когорты, одним из Primi Ordines [24]. Наш аквилифер [25]был убит, Десятый потерял орла, а евреи праздновали победу. Мы с позором спасались бегством до самого Птолемиаса [26]. Только и только милостью самого Тита легион остался легионом – вернул орлов, снова пришел под стены Ершалаима, победил, и еще два года усмирял бунтовщиков по всей Иудее, уже под командованием Траяна. И не просто усмирял – Десятый мстил за свое прошлое бесчестье, а мстить мы умеем.

В темноте Сильва не мог видеть улыбку, похожую на гримасу, исказившую резкие черты легионера, но прекрасно представил, как брезгливо кривится узкий, почти безгубый рот, сходятся к переносице рыжие выгоревшие брови.

История с поражением Фрезентиса до сих пор была больной темой для ветеранов.

– Два года мы наводили порядок, два года смывали своей и чужой кровью память о нашем поражении. Мне стыдно сказать, но не будь того позора – разгрома Фрезентиса, утерянных орлов и смерти моих товарищей – мне никогда бы не стать примипилом. Нет ничего зазорного в том, что ты влезаешь в чьи-то еще потные калиги, но почетно звание, которое приносит тебе победа, а не поражение. Я рассказал это тебе, прокуратор, чтобы ты знал, за что я не люблю эту страну и не люблю народ, ее населяющий. Я не понимаю, что это за такая любовь к Богу, если они боятся назвать даже его имя? И что это за Бог такой, если изваявшего его лик скульптора забьют камнями его единоверцы? У меня в голове не укладывается, что из-за предрассудков в вере люди идут под меч, словно быки на заклание. Не понимаю я этого и никогда не пойму. Но точно знаю – эта война не кончится завтра, мой господин. И послезавтра не кончится. И через год. Можно договориться с еврейским царем, с их первосвященниками, но не с евреями. Даже если мы выжжем эту страну дотла – война будет продолжаться, пока они есть. – Он помолчал, наморщив крупный нос, а потом пояснил: – Пока есть хоть один еврей.

– Значит, – сказал Луций Сильва спокойно, – надо сделать так, чтобы евреев не осталось. Ни одного. Война закончится. Приказ Веспасиана будет исполнен в любом случае. Во всей Республике установится мир и спокойствие, а отпадения Иудеи мы не допустим. Отпадение одной провинции – большой соблазн для других попробовать надрать Риму задницу. Зачем давать людям соблазны, Публий? Зачем давать им несбыточную надежду?

Сверху, свалившись прямиком с малинового мерцания на вершине горы, прилетел многоголосый стон – словно крикнула в ночном небе огромная грустная птица, крикнула и растворилась во тьме, с шорохом скользнув на распахнутых крыльях в ночь.

Теперь оба – и Публий, и прокуратор смотрели на пожарище Мецады. Заслышав тоскливый стон с вершины, туда же повернули голову бодрствующие рабы и ужинающие легионеры.

Затоптались обеспокоенные ослы, зафыркали лошади у коновязей. Над крепостью, над кольцом лагерей, в звездном глубоком, как колодцы Беэр-Шевы [27], небе, мелькнула тень. А, может быть, и не было этой тени, но тысячам глаз глядящим вверх, показалось, что там есть что-то, кроме звезд и пустоты, а, значит, так это и было.

Израиль. Иудейская пустыня.

Наши дни.

Валентин и Арин склонились над лэптопом. Страничка провайдера, конечно же, оказалась на арабском и Шагровский понятия не имел, как и что именно надо нажимать для входа. Он глядел, как над клавиатурой скользят кисти девушки – исцарапанные, загрубевшие от солнца, грязи и отсутствия воды. Кожа подсохла, жара вытопила из нее влагу, и под ней, словно под тонким пергаментом, было видно каждую жилку. Простреленная рука двигалась хуже здоровой, не так ловко, как хотелось бы хозяйке, но, если вспомнить, что ещё вечером из за боли в ране Арин едва не теряла сознание, прогресс был налицо.

На модеме замерцал зеленым встроенный светодиод, на экране лэптопа развернулся браузер и девушка подняв на Валентина свои черные, необычного разреза глаза, улыбнулась так радостно, что Шагровский расцвел в ответ. Она не просто нравилась Валентину, рядом с ней он чувствовал себя сильнее, решительней и нежнее, чем был до того, хотя никто и никогда не мог сказать, что он слаб, нерешителен или груб. Совместно пережитая опасность сближает, рождает иллюзию отношений, которых на самом деле и в помине нет, но тут все казалось сложнее – то же самое чувство он пережил, когда впервые увидел Арин в аэропорту. Как там говорится, когда на секунду замирает сердце?