Энтони О'Нил - Фонарщик

— Если не можешь пройти прямо, — сказал Макнайт, — обойди.

Они с трудом пробирались по опасной тропе, кружа по джунглям, раздирая одежду об острые выступы медного купороса. Выйдя из душного леса через арку, наскоро сбитую из камней, они оказались на дворе, проседающем от бремени рока, где на них хмуро смотрели бесконечные ряды лиц то ли магистратов, то ли констеблей, то ли полководцев, то ли епископов. Они робко продвигались вперед, ожидая, что к ним вот-вот кто-нибудь подойдет, набросится или даже уничтожит, приводя в исполнение обвинительный приговор. Но чем дальше, тем больше судьи становились похожи на гигантских сороконожек, на тускло мерцающих сегментах их тел множились глаза, а платья превращались в панцирь, удерживаемый паутиной. Но ни один молоток судьи так и не опустился, не было принято никакого судебного решения, не последовало никаких карательных мер.

— Нас даже не узнают, — удивился профессор, и они спустились в Пандемоний.

Они увидели, как Эвелина зашаталась и чуть не упала, — может, потеряла равновесие, поскользнувшись на снегу, а может, что-нибудь еще, — и Прингл едва сдержался, чтобы не броситься ей на помощь. Выйдя с Кэндлмейкер-рау, они сократили дистанцию, так как очень скоро стало ясно, что она не собирается смотреть по сторонам. А теперь, когда она двинулась по Пеффермилл-роуд в малонаселенный квартал, где почти не было уличных фонарей, они испугались, что потеряют ее во мраке и метели.

Они терпеливо и безмолвно ждали, пока Эвелина соберется с силами, наконец она выпрямилась и заставила себя пойти дальше.

— Она возвращается к своему создателю, — сказал Гроувс, согревая воздух рычанием. — Лучше всех сказал волынщик Макнэб: «Сначала статуя отвечает скульптору».

Ему было не важно, понял ли его Прингл. Он не мог вспомнить, когда в последний раз выспался или как следует поел, прогоняя демонов-близнецов усталости и голода всепоглощающим чувством собственного предназначения. Гроувс был убежден, что это последние часы следствия и ночь принесет ему откровение. Он чувствовал странную близость к Богу, но уже не осмеливался мечтать о словах, которые обессмертит в своем ночном евангелии, или о библейских красотах, накрепко связывающих их в один узел, потому что ни его упорный труд, ни самонадеянность так и не изобличили преступника.

Голова у него оплыла, как покосившаяся свеча. Мысли двигались только по прямой, сложные рассуждения путались и обрывались, он видел лишь на несколько шагов вперед. И тогда Гроувс стал думать об Эвелине, своем возмездии, своем спасении, непризнанном потомстве Воскового Человека, и шел за ней в лесные чащобы с одержимостью охотничьего пса.

Подозрение Макнайта и Канэвана подтвердилось узнаванием: видимо, на какой-то стадии Эвелине показывали пышные иллюстрации Джона Мартина к Ветхому Завету.

Город предавался самым пагубным излишествам Вавилона, Рима и Ниневии, бесконечный ряд дворцов и зиккуратов под мечущим молнии небом из колышущейся мешковины. В портике самого большого храма посреди золотых тельцов и раскаленных жаровен безумствовала дионисийская оргия, месопотамо-греко-римский вихрь — смутное видение ветхозаветного упадка. Визги и смех беззакония, содрогающиеся тамбурины и крики животных.

В тени контрфорсов храма — поставленных для того, чтобы удержать здание то ли на месте, то ли в повиновении, определить это было трудно, — Макнайт и Канэван увидели толпу возмущенных нищих с глазами из крашеного стекла и голыми, окровавленными от беспрестанной мольбы коленями. Из последних сил отталкивая ужас разврата, они кланялись, плакали, то и дело бичевали себя и друг друга и умоляли грозовые тучи сомкнуться и поразить безбожную Гоморру. Вдруг в храме грянул пушечный залп, и перед нищими на мраморный пол обрушился мощный поток когтей, костей и клочьев маринованного мяса. Они, забыв про брань, как голодные чайки, бросились вырывать друг у друга куски, запихивая их в рот и глотая не жуя — в упоении собственным негодованием.

Макнайт и Канэван прокладывали себе путь сквозь безумие, но их никто не заметил. Они услышали, как высокий священнослужитель призывает конгрегацию надеть доспехи праведности, не поддаваться искушениям при виде чудовищных пороков и, если необходимо, насмерть сразиться с гнусными язычниками. Тело священника было покрыто волдырями, один глаз вытек, а изо рта обильно сочилась слюна и нечистая пена, но никто не обращал на него внимания — страсть была всепоглощающей.