Энтони О'Нил - Фонарщик

Маяк обслуживают два постоянных смотрителя, их семьи живут в Арброуте, посвящая все свое время огороду и домашней птице. Один из них, Колин Шэнкс, бессердечное животное, вступает в драку — просто чтобы развеять скуку. Другой, Билли Коннор, — бывший пьяница с пошатнувшейся психикой. Однажды, забеспокоившись, что они там сделали с маленькой девочкой, Коннор с кухни подглядывает в заблокированную дверь, туда, где спит Эвелина. Он видит грязного обескровленного ребенка, свернувшегося на руках бережно обнимающего его крылатого демона.

— Я никогда не была на маяке, до того как… — Несмотря на все свои усилия, Лесселс не могла договорить.

— До того как что, мадам?

Она отвела глаза.

— Мы были против папистов, все мы, но ребенок просто замучил. Доктору Болану пришла в голову мысль пригласить римского священника, специалиста по таким делам. Никто из нас раньше и помыслить об этом не мог, но, видя, что другого выхода нет…

— Экзорцист, — почти с удовольствием сказал Гроувс.

Лесселс посмотрела на него.

— Монсиньор Дель'Акила, из Италии, — добавил Гроувс. Имя вдруг высветилось у него в голове.

— Да, экзорцист, — подтвердила она. — Они говорили, что он провел на маяке три недели — меня там не было, я ничего не видела, — и все без толку. Он сделал только хуже.

— Что, вы сказали, он собирался там делать? — в замешательстве спросил Флеминг.

— Сокрушить дьявола своим зельем и ладаном, — сказала Лесселс и презрительно покачала головой. — Победить его красивыми латинскими словами. Но с тем, кто сидел внутри ее, так просто не разделаться. Через нее он смеялся над монсиньором. Тот сказал, что это необычный враг.

— И уехал, — сказал Гроувс. — Да.

— А девочка? Что стало с ней?

Лесселс сглотнула и опять принялась за свой платок.

— Мы вовсе не собирались ненавидеть ее, — слабо повторила она.

Монсиньор Дель'Акила вытирает лоб, чувствуя, что страшно постарел. Он сражался с демонами в Сицилии, Пруссии, Египте, гнал их через Австрийские Альпы. Но эта невообразимая сила поколебала его веру и потрясла душу. По просьбе каких-то бессердечных кальвинистов он приехал на сотрясаемый волнами шотландский маяк и чувствует теперь огромную ответственность — ему предстоит доказать истинность его религии.

Монсиньор печально смотрит на маленькую девочку в лохмотьях, которую окрутили веревками и сетями и бросили в кладовку с пахучей солью, и думает, можно ли оправдать причиненные ей страдания. Но сохраняемое ею хладнокровие самого мрачного свойства, оно издевается над жалостью. А глаза так потемнели, что невозможно понять, о чем она думает.

Он подавленно вздыхает и возвращается к «Rituale Romanum», закапанному его же потом.

«Exi ergo transgressor. Exi seductor, plene omni dolo et fallacia, virtutis inimice, innocentium persecutor…»

Но в изначально мощном голосе Дель'Акилы уже почти не слышно надежды, он знает, эту битву никогда не выиграть одними словами. Требуется более сильное средство — радикальное. Монсиньор сталкивался со многими демонами, но ни разу не встречал такой силы, как у Светлячка.

Они вовсе не собирались ненавидеть ее. По некоторым причинам личного характера Авраам Линдсей никогда не питал к ней особо нежных чувств, но даже он признает, что это отчасти иррационально. Они выбирают Эвелину, полностью отдавая себе отчет в том, что она получит сильнейший удар по психике и будет травмирована, а эмоциональные последствия могут оказаться необратимыми. Они даже точно не знают, какими станут физические страдания, но ставки так высоки, что подобные соображения не имеют существенного значения.

Они вовсе не собирались ненавидеть ее. Они питают враждебные чувства исключительно к тому, кто в ней живет. Но чем дольше незаметно никаких результатов, тем труднее становится отличать жильца от хозяина.

Когда она мучается от боли, трудно удержаться от мысли, что в ней говорит совесть.

Когда она сопротивляется и выкрикивает бранные слова, невозможно не видеть в ней его пособника.

Ее спокойствие — лишь признак соучастия.

Они вовсе не собирались ненавидеть ее. Но экзорцист, потерпев поражение, ретируется, и получается, они практически зря потратили несколько месяцев. Они так измучили ее, что невозможно представить себе, как она когда-нибудь сможет нормально жить. Совесть их беспокоит, но собственная судьба пугает. Однако отступление невозможно. Они обречены на победу.

Думая об Эвелине, они испытывают лишь отвращение и стыд. Они не в состоянии вспоминать ужасное испытание, которому подвергли ее. Они выскоблили из ребенка личность, заменив ее чем-то исковерканным до гнусности. И за все это время Светлячок ничем не дал понять, что дрогнул.