Деон Мейер - Смерть раньше смерти

Он поневоле заслушался красивым голосом и сладкой, чарующей мелодией. В то же время музыка наполнила Яуберта непонятной тоской. Он сосредоточился на своих ощущениях, позволил тоске, безымянной и бесформенной, проникнуть в подсознание.

Его осенило перед самым концом. Ему тоже захотелось встать и запеть, встать рядом с итальянцем и прореветь: да, он тоже может испытывать эйфорию! Ему тоже хочется, чтобы жизнь бурлила в нем, как в огромном котле. Ему хотелось делать дело с полной отдачей. Он завидовал пылу итальянца, рвению, страсти. Он вспоминал те редкие секунды полной гармонии, когда кажется, будто жизнь смеется вместе с тобой. Он тосковал по жизни. Он устал и боялся смерти. Но… так соскучился по настоящей жизни! Когда публика зааплодировала, Матт Яуберт хлопал громче остальных.

Потом они пили кофе в ресторане.

— Вам понравилось? — спросила Ханна Нортир.

— Я совершенно не разбираюсь в опере.

— Чтобы что-то нравилось, не обязательно в этом разбираться.

— Да… я… — Яуберт прекрасно понимал, что беседует с психологом, мастером разговорного жанра. Он уронил голову на грудь, понурил плечи. — Вначале было замечательно. Но потом…

— Вы чувствовали себя как ребенок, который объелся конфетами?

Смысл ее слов не сразу дошел до Яуберта. Увидев его недоуменный взгляд, доктор Нортир объяснила, что она имеет в виду. Первая конфетка вкусная, сладкая, сочная. Но потом, когда сладкого оказывается слишком много, наступает пресыщение.

— Да, — кивнул он, удивленный, что она так хорошо его поняла.

— То, что вы испытали, называется сенсорной перегрузкой. Скажите спасибо, что слушали не Вагнера.

— Фамилия Вагнер мне смутно знакома, — заметил Яуберт. — По какому делу он проходил?

Оказывается, он не разучился острить! Как легко оказалось признаться в собственном невежестве и как радостно признавать ее первенство.

Ханна улыбнулась, и Яуберт возликовал. От него не укрылось, что она весь вечер думает о чем-то своем. То и дело она морщила лоб, хмурилась. В ней чувствовалась некая отстраненность — она как будто отдавала отчет в каждом переживании и в каждой реакции окружающих на нее саму. Наверное, подумал он, такова цена, которую она платит за знания, накопленные в голове. Каждая мысль соотносится с абзацем из учебника.

— Я дам вам послушать диск с записью «Цирюльника». Когда привыкнете к музыке, сумеете лучше ее понять.

— У меня нет проигрывателя.

Когда-то давно Лара купила музыкальный центр — дешевый. Какой еще они могли себе позволить на скромное полицейское жалованье? На нем неплохо звучали песни любимых групп Лары «АББА» и BZN. Иногда она включала звук на полную мощность, так что лопались барабанные перепонки, и танцевала в темноте, одна, а он сидел в кресле, любовался ею и знал: когда она закончит…

Его немного беспокоили соседи. Что, если они начнут проявлять недовольство? В то же время он не мог дождаться, когда ее энергия, получившая музыкальную подпитку, вольется в него. Потом, уже после ее смерти, Яуберт часто вспоминал те минуты, когда она, наполненная музыкой, вела его в спальню. Была ли она тогда с ним или представляла на его месте другого, идеального партнера? А может, муж был всего лишь орудием, помогавшим ей достичь цели? Она встряхивала головой; в черных волосах мелькали рыжие проблески. Яуберт вспоминал: глаза жены закрыты, на груди блестят капельки испарины, бедра двигаются быстро, ритмично. Она начинает постанывать, приближаясь к пику наслаждения. Ритмичнее, быстрее, быстрее… И вот она уже задыхается от счастья, и вот ей уже хорошо, она не ведает о том, что он любуется ею, задыхаясь от любви и благодарности за такое счастье, стараясь сохранить в памяти каждый миллиметр ее невероятно гибкого тела.

Ханна Нортир что-то сказала; он встрепенулся и покраснел. Оказывается, он настолько погрузился в собственные мысли, что не заметил, как приоткрыл рот.

Она поняла, что он ее не слушал.

— Я запишу. У вас есть магнитофон?

— Да.

— И телевизор. — Она считала наличие телевизора само собой разумеющимся.

— Нет, телевизора как раз нет. — Яуберт не собирался рассказывать, что подарил телевизор уборщице, потому что просиживал перед ним ночь за ночью, как зомби, смотрел одну американскую комедию за другой, перебегал с канала на канал, раздражаясь от назойливого, искусственного смеха за кадром. И все глупые истории всех глупых сериалов с собственной идиотской моралью словно пересказывали его собственную глупую, никчемную жизнь.