Брюнония Барри - Читающая кружево

Все прихожане как по команде обернулись и увидели Еву с воздетыми над головой руками: она перехватила старика налету, совсем как тренер, который страхует прыгуна с шестом. Это изменило траекторию полета и, вероятно, спасло беднягу от увечья. Прежде чем упасть, человек будто завис на секунду в воздухе.

Я подумала: «Все будет в порядке, если он действительно поверит в то, что летит».

Но старик растерялся. Его лицо искривилось, и он грохнулся всей тяжестью на колени Евы и на нашу скамью, расколов пластинку красного дерева. Каким-то чудом он все-таки не пострадал. Ева тоже. Помню, как впечатлился Бизер тетиными ловкостью и смелостью. Целыми днями об этом твердил.

— О черт, — шепчет кто-то, и я вижу, как Бизер улыбается.

Я осознаю, что воспоминание предназначалось ему, а не мне. Он смеется и плачет, погружаясь мыслями в прошлое. Потом солист хора начинает петь «Раглан-роуд». Странный, но хороший выбор. Его сделал мой брат, и я знаю, что Еве бы понравилось.

Вижу, как Энн улыбается, проходя мимо в развевающемся платье, и ощущаю легкое движение: дух Евы устремляется к ней. Я смотрю на Бизера, чтобы понять, заметил ли он, но брат уже встал и идет к гробу вместе с теми, кому предстоит его нести. Он ничего не увидел.

Потом все мы идем вслед за гробом. Когда массивные двери открываются, прохладный воздух церкви превращается в тонкую дымку, из которой мы попадаем на раскаленный асфальт. Но, прежде чем идти дальше, все вдруг останавливаются. Никто не хочет выходить. Шаг наружу — это конец чего-то, серьезная перемена. Мы это ощущаем. Дело не в том, что на улице почти сорокаградусная жара, а в чем-то другом. На мгновение порог кажется слишком высоким, чтобы через него перешагнуть: так думают не только несущие гроб, но и остальные. Никто не желает быть первым. В одной секунде — вечность, и мы в ней застыли. Наконец отец Уорд рушит заклинание и выходит из церкви.

От асфальта поднимаются волны жара, искажая фигуры людей и размывая очертания — не только лицо Энн. Как будто все мы стали духами, и гроб, с его темными горизонтальными линиями, — единственное, что обладает подлинным весом. Люди движутся медленно и осторожно по ступенькам, глаза постепенно привыкают к яркому солнцу.

Никакого катафалка у входа. Прихожане решили сами отнести гроб на кладбище — Бизер, Джей-Джей и несколько молодых людей, которых я не знаю. Наверное, знакомые Евы.

Чуть дальше по улице, у Дома ведьм, — группа малышей из детского сада. Они пришли на экскурсию. Держатся за, толстую желтую веревку с петлями через каждые полметра. Каждый ребенок цепляется за петлю одной рукой, некоторые рассеянно сосут палец. Несколько ребятишек постарше, привыкшие гулять парами, а не на веревочке, держат друг друга за руки, одновременно не выпуская петли — на всякий случай. Наверное, нелегко ходить таким манером, но сейчас они никуда не идут, а стоят в очереди, ожидая, когда их пустят в музей.

Удивляюсь воспитателям: зачем приводить детей сюда, в дом Джонатана Корвина, судьи, который приговаривал ведьм к повешению? Впрочем, он был менее жесток, чем остальные. Но дети этого не поймут. Они, как и я в их возрасте, считают, что Дом ведьм — это место, где ведьмы живут. Если они вообще о чем-нибудь думают, то о грядущем Хэллоуине, конфетах и маскарадных костюмах. Они не оценят эту печальную историю. Некоторые ребятишки дремлют на жаре, скучают и ищут развлечений. Их внимание привлекает гроб, который медленно выплывает из церковных ворот, и дети смотрят, как он движется по улице. Глядят не отрываясь, широко раскрыв глаза, не понимая, что не следует этого делать. У них нет никакого почтения к смерти, для малышей это часть экскурсии. А может быть, дети думают, что мы уличные актеры, которые бродят по городу и зазывают туристов в Салемский музей ведьм, в подземную тюрьму или в очередной дом с привидениями.

Мы минуем сады Роупс-Мэншн. Машины останавливаются, когда мы переходим Эссекс-стрит и движемся к Каштановой улице — любимой улице Евы. Изначально Уитни жили именно там, прежде чем их вынудили переселиться на Вашингтон-сквер вместе с другими республиканцами — сторонниками Джефферсона.

Это идея Бизера — свернуть на Каштановую улицу и пройти мимо бывшего особняка Уитни, а потом по Флинт-стрит и Уоррен описать круг, вернуться на Кембридж-стрит и направиться к кладбищу. В свое время мы пришли в восторг от этого плана (Еве бы понравилось), но он чересчур амбициозен. Его практически невозможно реализовать на такой жаре. Я уже устала и запыхалась. По-моему, лучше понести гроб прямо, безо всякого круга почета. Пытаюсь внушить Бизеру эту мысль, но, едва процессия оказывается на Каштановой улице, брат сворачивает направо, как и предполагалось, и гроб плывет за ним, раскачиваясь точно лодка.