Павел Астахов - Продюсер

На всех портретах в различных позах, за различными занятиями был изображен один и тот же человек. Он скакал на лошади во время соколиной охоты, он возлежал на высоком ложе среди наложниц в гареме, он вершил высокий суд в образе Соломона, и, конечно же, он играл на кимвале для прекрасных гурий, которые водили хоровод вокруг райского дерева.

Лицом и статью этот человек был вылитый Саддам Хусейн, только чуть моложе, но это сравнение было под запретом, ибо никогда не нравилось Алимджану Фархутдинбекову. Никто и не смел его сравнивать, а те, кто по ошибке, невоспитанности или незнанию пытались, — навсегда прикусили свои языки. Причем в прямом смысле слова.

Тем не менее портретное сходство было очевидно — Митя убедился в этом тут же. Из боковой двери в зал, где у огромного, инкрустированного жемчугом, перламутром, лазуритом, аметистами и агатами мраморного стола сидел Митя, уверенно вошел крепко и ладно сложенный мужчина. Если бы не кадры казни Хусейна, обошедшие весь мир благодаря циничным американским телевизионщикам, и не штатская одежда, Митя принял бы его за иракского лидера. Митя встал и растерянно протянул руку. Алимджан усмехнулся в усы и зыркнул огромными черными глазищами так, что Митины ноги подкосились и он присел, как подрубленный, чтобы только не упасть на прекрасный розовый пол из редкого оникса.

— Ты меня знаешь?

— Да. Наверное. То есть знаю. В смысле, слышал. Узнаю. Но лично — нет. — Митя почувствовал, как язык застревает в пересохшем горле.

Алимджан повел ноздрями:

— Ты не бойся! Не съем. Я уже ужинал. — Снова повел ноздрями и слегка поморщился. — Перестань трястись. Ты же мужчина. А то от тебя страхом воняет за километр.

— Я не буду. Извините. Просто неожиданно так все…

— С твоей профессией ты должен всегда быть начеку. Готовым действовать. Как это «неожиданно»? Тцу-цу! — как-то странно процокал Алимджан, и с двух сторон к нему мягко подошли две огромные пятнистые кошки… Митя остолбенел. Это были не кошки, а гепарды или леопарды — он точно не разбирался. И они щерили клыки и недобро глазели на Фадеева своими безжизненными желтыми глазенками.

— Т-це! — снова цокнул Алимджан, и кошки, как по команде, легли у его ног.

Митя не шевелился. Кроме кошек Алимджана и Мити, в зале никого не было. Но и этих было слишком много для маленького генерального директора. Он пребывал в полуобмороке, и лишь присутствие зверей его останавливало от падения.

— Ты знаешь, зачем я позвал тебя, — утвердительно заявил хозяин кошек и дворца.

— Угу, — кивнул Митя.

— Отлично. Ты обещал привести ко мне на праздник певцов. Так?

— Да, — снова пересохшим голосом прохрипел Фадеев.

— Как же ты мог? Разве Клим тебе дал добро?

— Можно так сказать… — замялся Митя и тут же увидел, как ощетинились кошки. Видимо, Алимджан делал какой-то невидимый знак. Но выходило очень эффектно, как будто они реагировали на вранье гостя. Митя тяжело сглотнул и поджал ноги.

— Я думаю, что смогу решить с ним этот вопрос. Он же всегда работал.

— Вот как? Тогда попробуй! — Он хлопнул один раз в ладоши, и к нему подбежал молодой парень. Выслушал, полусогнувшись, короткое указание на непонятном Мите языке и так же быстро растворился.

Буквально через минуту раздались шаги, и в зал прошлепал в рваных кедах, вечной майке-алкоголичке и с цепями наперевес Клим Чук собственной персоной. Плюхнулся в кресло напротив Мити:

— Салют, чел!

— Привет, Клим!

— Че хотел?

— Клим, я тебя искал, — начал Митя свой экзамен в присутствии трех строгих экзаменаторов.

— И че? Нашел? — гыкнул певец и поковырял в зубах. Ему было скучно выслушивать блеянье своего бывшего, в чем он не сомневался, директора. Хотелось скорее вернуться в комнату, которую отдал ему во дворце Алимджан. Там была недоигранная стрелялка на «Икс-боксе».

— Клим, я тебя прошу выступить на концерте у очень уважаемого человека, — осторожно перешел Митя в наступление.

Клим сделал кислую мину и изобразил плачущего малыша:

— Уа-уа! Не хочууу-у-у-у! Не бу-у-у-удуу-у-у-у!

Он явно издевался над Митей. А кошки приподнялись и теперь неотрывно следили за действиями Фадеева.

— Климушка, милый, ну, последний раз. За двойной, хочешь, тройной гонорар? Прошу тебя! Ради памяти Иосифа Давыдовича! Давай?

Если бы это помогло, Митя готов был упасть на колени. Но безжалостный Клим уже не слушал. Он встал, потянулся и повернулся к Мите спиной, а лицом к Алимджану:

— Папулечка, можно я пойду? Мне этот противный надоел… А? — и поймав от Алимджана едва-едва заметный кивок веками, Чук зашаркал обратно. Гепарды поднялись и, облизнувшись, по очереди двинулись к Мите. Он вскочил с ногами на кресло и заорал: