Дельфин де Виган - Основано на реальных событиях

«Если ты не улавливаешь сумасшедшинку человека, ты не можешь любить его. Если ты не улавливаешь точку безумия, ты проходишь мимо. Точка безумия человека – это источник его очарования».

Я тотчас подумала об Л.

Я подумала, что Л. уловила точку моего безумия, а я – ее.

Кстати, возможно, наша встреча, любовная или дружеская, была встречей двух безумий, которые узнали друг друга и увлеклись.

В те дни, когда она была уверена, что не встретится с Франсуа, Л. приходила ко мне поужинать или выпить чаю.

Продолжалась осень, и поскольку я по-прежнему не писала, то наслаждалась жизнью. Я прекратила в определенное время приковывать себя к компьютеру, я объявила что-то вроде перемирия, передышки, чтобы повстречаться с другой книгой, дать себе определиться. Я часто думала над словами, прочитанными мной сама не помню где: «Истории залегают в земле, как ископаемые. Они – реликты предшествующего мира. И работа писателя состоит в том, чтобы при помощи инструментов из своего ящика с предосторожностью высвободить и вытащить их, постаравшись не повредить».

Вот почему я ходила, глядя себе под ноги, выискивая в щелях между плитами кусочек камня, который дал бы мне силы копать.

С наступлением зимы мне стало трудно приближаться к клавиатуре.

Не только открывать Word, но и отвечать на электронные письма, писать их. Не могу точно вспомнить, когда именно я, усевшись перед компьютером, впервые почувствовала этот чудовищный ожог пищевода. Знаю только, что это стало повторяться, все сильнее и сильнее: выброс кислоты, от которого у меня перехватывало дыхание.

Я купила в аптеке лекарство, создающее защитную пленку в желудке.

Чтобы продолжать пользоваться компьютером, мне пришлось хитрить со своим телом, самым четким образом давать ему понять, что я ничего не собираюсь делать, ничего, что хотя бы отдаленно имело связь с писательством. Я принимала беспечную, временную позу, не наводила курсор на расположенную в нижней части экрана иконку Word. Только эти уловки позволяли мне находиться перед компьютером.

К счастью, существовали записные книжки. Записные книжки, где я продолжала делать пометы и собирать слова, крошечные начала, клочки вырванных у молчания фраз, силуэты, обрисованные в общих чертах. Записные книжки находились у меня в сумке. Вот мысль, за которую я уцепилась: ископаемое взято в страницы, в волокно бумаги, ископаемое ждет своего часа. Название, ассоциация, какие-то заметки, сделанные по живому, которые в нужный момент придадут всему смысл и поддержат меня своим отголоском. Рудник, клад, где мне стоит только копнуть, когда я буду готова. Вот что я объяснила Л., когда она как-то поинтересовалась, над чем я работаю.

Я была с ней в тот день, когда в метро кто-то залез в мою сумку. Не помню, по какой причине мы в час пик оказались на четвертой линии, и не нахожу никаких следов. Нас прижала друг к другу, поглотила плотная масса человеческих тел, нас вместе с вагоном раскачивало из стороны в сторону, то притискивая друг к другу, то отдаляя. На пересадке мы расстались, я перешла на третью линию, тоже переполненную, чтобы ехать домой. Только позже, уже вечером, ища пачку носовых платков, я заметила, что мою сумку сверху донизу вспороли лезвием. Я тотчас подумала про записные книжки. Их не было. Исчез также кошелек с кредитными картами, наличными и документами. Кто-то взял все (обложки записных книжек могли показаться длинным бумажником для денег и кредитных карт), или он взял только деньги, а записные книжки выпали потом в образовавшуюся дыру. Я перерыла сумку, десятки раз обшарила рукой все уголки, в бессмысленном, отчаянном порыве твердила себе: не может быть, не может быть. А потом принялась плакать.

Позже я позвонила Л., чтобы рассказать, что со мной произошло, и убедиться, что у нее все в порядке. Ее сумка была цела. Зато теперь, когда она об этом задумалась, ей вспомнились два человека за нами, поведение которых показалось ей странным. Вроде тех типов, что пользуются давкой, чтобы потереться.

Л. дала мне телефон межбанковского сервера, чтобы заблокировать кредитные карты.

Л. беспокоилась, как я.

Л. спросила, хочу ли я, чтобы она пришла.

Разъединившись, я сразу легла. Делать мне больше было нечего. Я слышала, как сдержанным голосом ответила ей, что ничего страшного. Конечно, ничего страшного, мои записные книжки пропали, мне как будто ампутировали обе руки, но это было нелепо, чересчур, слишком. И это, разумеется, было доказательством того, что что-то не ладится.