Дельфин де Виган - Основано на реальных событиях

Также Л. констатировала, что определенное число наших повседневных действий совершается в неизменном порядке, не являясь предметом ни решения, ни размышления. Их очередность, по ее мнению, свидетельствовала о наличии линии поведения, которой мы более или менее осознанно придерживаемся, чтобы выжить. Наши оговорки, сколь бы нечаянны они ни были, лучше, нежели сама наша речь, указывают, в какой степени в некий момент мы способны принять основные требования нашего окружения (или сопротивляться им). Согласно теории Л., разговорные выражения, которые мы коллективно используем, лучше, чем любое углубленное исследование нашей жизни или нашего времяпрепровождения, выражают наши самые сильные расстройства. Таким образом, во времена, когда, казалось, ничто уже не функционировало, когда общество в целом словно находилось в замершем, подвешенном состоянии, люди повсюду твердили «все в порядке». Кроме того, вечеринки, фильмы перестали быть чем-то «очень» – очень симпатичными, очень нудными, очень быстрыми, очень медленными. Они стали «слишком» – слишком симпатичными, слишком нудными, слишком быстрыми, слишком медленными. Наверное, потому, что этот образ жизни на самом деле полностью завладел нами.

Кстати, о линии поведения. У Л. был один прием, очень действенный для гарантии неприкосновенности ее жизненного пространства или конфиденциальности разговоров. Приходя в кафе в обеденное время, она всегда просила столик на троих, хотя мы были только вдвоем. Такая уловка позволяла ей получить большой стол (или возможность сдвинуть два маленьких), хотя окружающие обедали в тесноте. Минут через двадцать она принимала усталый вид и заявляла официанту, что нам придется сделать заказ, не дожидаясь третьего, для которого мы на всякий случай сохраним местечко. К концу трапезы, когда кафе заметно пустело, Л. извинялась перед официантом: она очень сожалеет, но знакомый подвел нас.

Должна сказать, с ней я никогда не скучала.

Л. задавала себе самые разные вопросы вслух – или, скорее, вслух выражала то, что, возможно, хотели бы спросить многие женщины (я, во всяком случае): до какого возраста можно носить джинсы в обтяжку? Мини-юбку? Декольте? Может ли женщина сама заметить, что уже слишком поздно, что это граничит с нелепостью, или следует попросить кого-нибудь из близких (пока еще есть время) предупредить нас в нужный момент? Или уже слишком поздно, и мы пересекли красную линию, не заметив этого?

Я опомниться не могла: Л., показавшаяся мне такой уверенной в себе, когда мы познакомились, такой убежденной в правильности своего выбора, настолько осознающей силу своей ауры, выражала – хотя и с большим юмором – опасения, подобные моим.

Это скоро превратилось в одну из наших излюбленных тем: усилие по нашей акклиматизации, необходимой нам, чтобы видеть себя такими, какие мы есть, – доработка в фотографическом смысле слова, на которую нам следует регулярно соглашаться, чтобы занять свое место на шкале возрастов, знать, как к этому относиться.

Обнаружение новой морщинки, дополнительной детали увядания в целом, неустранимых мешков под глазами – обо всем этом можно было говорить, это составляло отныне предмет анализа – критического… но и комического.

Л. призналась мне, что, повстречав кого-то старше тридцати лет, не может удержаться, чтобы прежде всего не спросить о его возрасте. В течение нескольких лет вопрос о возрасте стал первым, который она задавала себе относительно каждого человека, с которым она встречалась или знакомилась, будь то мужчина или женщина, как если бы речь шла о важнейшем, необходимом сведении, чтобы оценить расстановку сил, возможность обольщения, соучастия. Со своей стороны, я с возрастом стала замечать, что молодые люди часто кажутся мне более молодыми, чем они есть на самом деле. По ее мнению, это как раз является признаком возраста – неспособность видеть разницу между двадцати- и тридцатилетним, тогда как между собой они прекрасно способны видеть эти возрастные различия.

Особенно меня восхищало в Л. то, что никакая ее внутренняя проблематика не проявлялась в ее образе жизни. Ничто в ее внешнем виде или поведении не выдавало какого-нибудь беспокойства или неуверенности относительно ее самой. Наоборот, мне казалось, что ее манера одеваться, двигаться, смеяться была ярким доказательством того, что она целиком и полностью принимает ту женщину, каковой является.

Разумеется, все это было той притягательной силой, которую Л. распространяла на меня: я восхищалась трезвостью ее взгляда на мир и саму себя, но также и ее способностью вводить в заблуждение, играть свою роль.