Крис Хаслэм - Двенадцать шагов фанданго

Это была для меня плохая новость.

— Если, однако, — продолжал он, придав своему хриплому голосу проповедническую силу, — ваше раскаяние проистекает из своекорыстия, например страха перед вечными муками, мы называем такое раскаяние неполным. Оно — не идеал, но лучше, чем ничего. Оно свидетельствует об определенной оценке своей греховной сути. Вам нужно спросить себя, почему вы раскаиваетесь и в какой мере, затем, и только затем следует думать об отпущении грехов. Понятно?

— Да, — ответил я. — Спасибо. Еще один вопрос.

— Спрашивайте.

— Конфиденциальность. Значит ли она, что вы не расскажете никому о том, в чем я исповедуюсь?

— Именно так. Я связан церковью обязательством сохранять священную тайну. Это означает, что все, о чем вы мне рассказали, держится в секрете. Ничто из вашего рассказа не будет передано мной кому-либо. Можете быть уверены в этом.

— Благодарю.

— Вот что вам следует знать еще, — добавил священник. — Исповедь дает возвышающий опыт. Освобождение от бремени происходит как физически, так и духовно. Получив отпущение греха, вы покидаете это место, ощущая себя более сильным, чувствуя облегчение и радость. Вот то, что вы назвали бы естественной возвышенностью духа.

Мое рассеянное внимание вновь сосредоточилось при этих словах, но у меня не было ничего, в чем я мог искренне исповедоваться в данный момент человеку или Богу. Как я мог каяться и раскаиваться, а затем ехать к водохранилищу, расположенному в десяти километрах отсюда, и откапывать пять кило большого греха, который привел меня в первую очередь в это место? Как и предполагал священник, я бы растрачивал свое, Бога и его время.

— Можно исповедоваться в любой церкви?

— Можно.

— В любое время?

— В разумное время. Если со времени вашего последнего исповедания прошло так много времени, что вы забыли, для чего мы встречались, тогда, вероятно, было бы лучше всего договориться о новой встрече или, по крайней мере, появиться здесь после обеда, а не так, как сейчас.

— Ладно.

— Значит, вы готовы?

— Исповедоваться?

— Ну да.

Я прикрыл рот запачканной рукой и покачал головой. Потом убрал руку.

— Случились некоторые вещи, о которых я искренне сожалею — каюсь. Хотите узнать?

— Говорите.

— Не думаю, что следует вдаваться в подробности. Если Бог рядом, Он все уже знает. Просто перечислю проблемы.

— Прекрасно, — ободрил священник.

— Но помните о тайне исповеди, или как это называется.

— Разумеется.

— Тогда все в порядке, начнем, — сказал я, глубоко вздохнув. — Во-первых, у меня есть шестилетний сын в Англии, которого я никогда не видел. Я бросил его мать во время беременности и сожалею об этом. Я бежал потому, что полагал, будто совместная жизнь с этой женщиной искалечит мою жизнь, а сейчас она и так искалечена. Это раз. Далее: я пожадничал, ну, совершил воровство, полагаю. Фактически воровал много раз. Только что угнал машину… — Исповедь получалась бессвязной, поэтому я решил быть более собранным. — Лучше я буду излагать последовательно.

— Как хотите, — сказал священник, жалея, видимо, что при нем нет видеомагнитофона.

— Хорошо. Ну вот: я завладел кое-чем, принадлежавшим покойному вору. Не я его убил, он просто умер. Завладел и спрятал. Когда же человек, которому принадлежало похищенное, потребовал его вернуть, я сказал, что у меня нет этой вещи. Я рассказал своей подружке, где она лежит… — За ширмой послышался вздох разочарования, смешанного с раздражением. — Но, оказалось, что она вступила в любовную связи с моим лучшим другом и захотела избавиться от меня. Она предала меня ради француза.

— Погодите, — прервал меня исповедник. — Кто такой этот француз?

— Жан-Марк, — ответил я, — он подонок.

— Напоминаю, вы находитесь в церкви.

— Извините… Он тот человек, которому принадлежал похищенный товар.

— А ваша подружка сообщила ему, где можно найти этот товар?

— Совершенно верно.

— Ну, он нашел похищенный товар?

— Мм, нет, не нашел. Дело в том, что я не доверял своей подружке настолько, чтобы рассказать, где именно хранится вещь. Я обманул ее, сказал, что вещь находится в другом месте. Когда мы добрались туда, где товар, как она думала, был спрятан, и обнаружили, что его там нет, француз не получил того, чего хотел.

— И что же он сделал?

Я глубоко вздохнул:

— Он убил ее. Застрелил. Четырьмя выстрелами. Она хотела, чтобы он убил меня, пыталась убедить его, чтобы он покончил со мной навсегда, но он не стал этого делать. С моей гибелью он остался бы ни с чем.