Крис Хаслэм - Смерть с отсрочкой

Ожидая процесса, он трижды пытался покончить с собой, но недостаточно умело, чтобы преуспеть, и недостаточно решительно, чтобы это приняли за что-нибудь иное, кроме жалкой попытки привлечь к себе внимание. В тюрьме легко было найти смерть: там наносились тяжелые оскорбления и удары, самолюбие сильно страдало. Посещавшая его женщина-психиатр с серьезным эдинбургским выговором сказала, что, если бы он действительно хотел умереть, обязательно нашел бы способ, и никто не сумел бы ему воспрепятствовать. Для этого нужна только решимость — качество, которое вместе с достоинством, храбростью и благородством абсолютно несвойственно его натуре. Он планировал покончить с собой таким же дурацким образом, каким некогда собирался экономить деньги или научиться ходить под парусом, оправдывая неудачи сомнительным доводом, что жить с такой виной, пожалуй, тяжелее, чем умереть. Он позволил Ленни Ноулсу уберечь его от зла внутри и привести к соблазнам снаружи, потому что легче подчинить свою волю, чем быть свободным человеком. Пока Ленни командует, Нику не приходится мириться с суровой необходимостью, поэтому он тащит чемодан к югу от Сантандера: трусливый, чрезмерно чувствительный хромой инвалид, ползущий в поисках костылей. Ленни Ноулс присматривал за Ником последние два года, проведя его сквозь период тупой апатии и принятия неуместных решений вроде того, что́ есть и где жить. Без говорившего за него Ленни он только снова и снова бормотал бы в норфолкской психушке — что было бы, если бы… Без поддерживавшего его Ленни он рухнул бы на колени.

Пролетевшая мимо «скания» бросила ему в лицо колючие горсти гравия, и Ник сморщился. Узкая мощеная дорожка служила скорее порожком для поездов, чем безопасным пешеходным тротуаром. Засаленные плиты были усеяны остатками лопнувших покрышек, выброшенными упаковками из-под фастфуда, время от времени попадался башмак, напоминавший ненайденное свидетельство наезда и бегства с места преступления. Эта дорога не для ходьбы, решил Ник, низко опустив голову во избежание подозрительных взглядов проезжавших машинистов. Он даже не был уверен, разрешается ли законом нахождение на обочине между рельсами и шоссе, но в лихорадочной панике после ухода поезда оптимальным решением казался путь в Паленсию на попутных машинах. Теперь он в этом усомнился. Жалко съежился, бросил чемодан под указателем, на котором было написано: «Бильбао — 100, Сан-Себастьян — 197, Вальядолид — 377, Мадрид — 492», выставил бесцельный палец перед проходившим транспортом. Не нужен никакой дорожный указатель, чтобы понять, что все пропало.

Далеко к югу в Кантабрийских горах, высоко над пенистой бурной рекой Куэсо поезд грохотал между ржавыми поручнями к Паленсии. В четвертом с хвоста вагоне у слабо горевшего огня лежал Ленни, опираясь на локоть, разглядывая свою бутылку, как одноразовую порцию на ночь. В водке самое замечательное — неощутимость. Она не имеет ни вкуса, ни запаха, почти невидима. Если бы не отрицательные физические и психологические эффекты, рассуждал Ленни, водка служила бы для человека прекрасным освежающим и подкрепляющим средством. Поезд сбросил скорость до сорока миль в час, колеса нездоровым пульсом дребезжали на стыках, усыпляя Сиднея, который лежал в шляпе, накрывшись пальто, словно саваном, приклонив голову на свой рюкзак. Неожиданно он сбросил покров и нашарил очки.

— Не спите, мистер Ноулс?

— Нет, — кивнул Ленни.

— Поможете мне? Подержите, пока я пописаю.

Ленни вытаращил глаза:

— Что?

— Помочиться хочу. Подержите меня.

— Э-э-э… сами не удержитесь? — пробормотал объятый ужасом Ленни.

— Подержите меня, черт возьми! — рыкнул Сидней. — Чтоб не выпал из проклятого поезда.

Ленни тряхнул головой и вздохнул, помог старику подняться, раздвинул двери, легонько и нехотя положил на плечо руку.

— За ремень надо держать, дурак! — рявкнул Сидней. — Мне требуется поддержка, а не поощрение.

Он долго и сильно мочился в воздушный поток, повернулся со вздохом, застегнул «молнию» и проговорил с улыбкой:

— Спасибо. Думаю, вскоре придется просить застегивать ширинку.

Ленни улыбнулся в ответ, содрогнувшись в душе.

Сидней прислонился к вагонной стене, сунул руки в карманы.

— Однажды я возвращался с фронта в таком вот поезде, летевшем ночью на полной скорости, чтоб не попасть под бомбежку — бомбардировщики мы называли «ящиками». Был среди нас огромный венгр, гигант с необычайно крупными бородавками на лице, кстати, довольно известный поэт, который отливал в дверях, распевая какие-то жуткие народные мадьярские песни. Потом вдруг замолчал, мы с благодарностью оглянулись, а его нет. — Он рассмеялся над воспоминанием. — Пропал. Никто никогда его больше не видел. Выпал глупый сукин сын. Я усвоил урок.